Сибиряки вольные и невольные

Интервью с Марией Николаевной Сухановой (Круппа), 1942 г.р.

У матери в паспорте было записано – белоруска, а дети половина была записана белорусами, половина – русскими. Братья, например, Юзеф, Володя, Николай, были записаны белорусами, а сестры, в том числе и сама М.Н. – русскими. В её метриках (свидетельстве о рождении) было записано, что мать белоруска, но никто не предлагал, когда получала паспорт, какую национальность выбираете, просто записали русской - и все. В Северск М.Н. приехала в 1962 г. – вышла замуж за северского, брат познакомил, до этого работала после окончания училища бухгалтером в Томске.

В Сибирь, в Чаинский район Томской области (тогда это была Новосибирская область, центр был в Новосибирске – в документах написано), в 1929 г. был сослан дед, отец матери М.Н. – Скуратович Станислав Адамович, из Белоруссии, из Минской области, Смолявичинского района, д. Клиники - это недалеко от Хатыни. Матери, ее звали Амилия, было тогда 15 лет, она с 1914 г.р. Дед был примерно с 1890 г.р., потому что мать у них была третьим ребенком. Бабушка – Скуратович Аршуля Ивановна. У них было 8 детей. Деда сослали вместе со всей семьей за то, что он не стал вступать в колхоз. В 1929 г. там заставляли всех в колхоз вступать, а дед говорил так: «Весь хутор вступит, я посмотрю, потом может и я вступлю». Он был работящий, семья большая, все хорошо работали, хозяйство было большое, вот их и раскулачили. Им дали на сборы сутки, они взяли с собой кое-какую одежду, хлеб и сало в дорогу. Их посадили на поезд, и до Томска они ехали на поезде, потом их привезли на пароходе в Чаинский р-он, д. Минеевку. Ехали всей семьей, только одна дочь, тётя Юзефа, уже была замужем, и она осталась в Белоруссии. Потом в годы войны она погибла от осколка снаряда прямо на крыльце своего дома, а ее муж в это время был в партизанах. Эта деревня вся была разбомблена, и её фашисты сожгли дотла. Если бы семья деда не уехала в Сибирь, то, вероятно, все бы там погибли. Сейчас в Белоруссии живет дочь тети Юзефы, и М.Н. с ней поддерживает отношения, переписывается.

В Минеевке, это недалеко от с. Подгорного, когда приехали, как мать рассказывала, жить было негде. Потом им кто-то дал баню, и жили в бане. Потом построили избу. В одном доме жили человек десять - дети и родители. Бабка была крутая, все ей подчинялись. Когда жили в Белоруссии, она только у печки стояла, готовила еду, варила варенье из вишен. Остальную работу делали дочери и сыновья. Дочери пряли, ткали, всё было домотканое. А мужики на полях работали. У деда было три сына, маминых брата – Людвиг, Казимир, Юзеф, молодые парни. В 1939 г., когда им было по 19-20 лет, их всех троих забрали и потом расстреляли в Колпашево в тюрьме. Всех молодых мужиков тогда в деревне забрали, по всей деревне их гнали. Приезжали, наверное, за дедом, а он в бане катал валенки, старый уже, вот молодых и забрали. Обращались в Новосибирск, отписка была, что у одного заворот кишок, у двух – язва желудка, из-за чего погибли, что работали где-то на золотых приисках. А на самом деле их расстреляли в Колпашевской тюрьме. Когда там нашли много костей, вымывали их из берега винтом парохода – там и наши были. В Минеевке других семей белорусов, кажется, не было, мать не рассказывала, но точно не знает. А в д. Таскино, где жили потом, других семей белорусов не было, кроме семьи отца – Круппа.

Мать в 1941 г. вышла замуж в д. Таскино Чаинского р-на за Круппа Николая Ивановича, тоже белоруса, но не католика. Бабушка Аршуля, как мать рассказывала, её долго ни за кого замуж не отдавала, хотела, чтобы вышла только за «своего», белоруса-католика. К матери сватались несколько раз, но бабушка отказывала, «искала, чтобы жених был своей веры». Вот только за девятого по счету, за белоруса, хоть и не католика, отдала мать замуж. А у отца М.Н. – Круппа Н.И. родители тоже приехали из Белоруссии, из Гомельской области, приехали сами, их не ссылали. Мама отца поддразнивала: «Вы ехали сами, думали, что здесь калачи на березах растут». А отец мать поддразнивал: «Католик – насрал на столик». А мать ему: «А русский не ведал, взял, да собедал!». Так они друг друга поддразнивали, М.Н. все это помнит с детства. Еще отец, когда сердился, ругался на мать: «Кулачка ты такая-сякая!», и по-матершинному. А мать отвечала: «А ты – голодранец, свататься приехал в чужих штанах!» Но все равно они жили дружно, у них было 8 детей (трое умерли маленькими) – братьев и сестер М. Н. – Вовка, Коля, Юзик, Мария, Алина, Рая. При получении паспортов часть детей была записана по фамилии Круппа с одной «п», часть с двумя «п». Считает, что это зависело от секретарей в сельском совете, кто как хотел, так и записывал, не сами себя записывали. С этой фамилией в девичестве кто только и как ее ни называл! Например, преподаватель в училище спросил «Вы – немка?». Врач-еврей спросил: «Вы – еврейка?» А про брата, он такой чернявый, спрашивали, он – грузин?

Какую пищу готовила мать в детстве? Как вспоминает М.Н., еду мать готовила такую же, как и у всех в деревне. Каких-либо белорусских названий и блюд, не помнит, чтобы были. Но, например, делали клецки из теста. Это был молочный суп с клецками – кипятили молоко, разбавляя его водой, а потом в кипяток бросали кусочки теста, отщипывая их руками, не раскатывая. Еще молочный суп делали с галушками, которые катали в виде круглых шариков из тертой картошки. Кипятили молоко с водой и бросали в него галушки. Мать варила еще молочный кисель, густой, его хлебали ложками. Из картошки, тертой на терке, делали драники, в них добавляли лук, и жарили на сковородке. Ели со сметаной. Было еще такое блюдо – затируха. Варили бульон из дичи – утки или куропатки, рябчика. Курицу редко варили, потому что курицы несли яйца, а дичь добывали на охоте. Отваренную утку вытаскивали на блюдо и разрезали на куски. А в горячий бульон лили струйкой, понемногу, разведенную в воде муку, как при изготовлении сейчас подливы. Получался бульон, как кисель не сильно густой. В железные миски клали кусок птицы, наливали этот бульон и хлебали ложками.

Мать всю жизнь работала в колхозе, например, лен мяла, и любую работу делала. Отец был трактористом, поэтому, когда началась война, его не сразу на фронт взяли, бронь была. Только в 1943 г. взяли. С фронта он вернулся инвалидом 2-ой группы, с перебитой у плеча рукой. А семья была большая, все надо было делать, он работал изо всех сил. Кто-то донес, что у него рука нормально работает, и ему дали не вторую, а третью группу инвалидности. В семье было принято, что родителей называли на «вы». Еще М.Н. помнит, что в детстве перед едой читали молитву на иконы в переднем углу, а слова молитвы, возможно, католические. Плохо помнит, что-то такое: «Мице сына…». Наверное, это «Отче наш»? Когда М.Н. родилась, как мать рассказывала, ее не крестили, а только «погружали», что делал ссыльный поляк, то есть по-католически. Сейчас М.Н. хочет сама сходить в православную церковь и креститься по-настоящему. В костел не хочет ехать. Она была там, в томском костеле, в 2004 г., когда умерла мать. Мать умерла в деревне, а М.Н. в это время жила в Северске, и она, когда было девять дней после смерти, поехала в Томск в костел, чтобы поставить свечку, заказать молебен. Долго искала этот костел, потом лезла по снегу на эту высокую гору, где он стоит, так что когда добралась до него, уже служба закончилась, и все уходили. Встретила ксендза – высокий такой, крупный мужчина, он спросил, что она хочет. М.Н. сказала, что сегодня 9 дней, и она хочет помянуть мать, потому что она была католичкой. Ксендз сказал: «Пойдемте, побеседуем». Провел ее и сказал, что у католиков поминают не на девятый день, а на седьмой, и потом – не на сороковой день, а на 37-й, кажется так он сказал. Потом он сказал, что помянут, и пригласил саму М.Н. приходить на службу. Но она так больше и не ходила туда.

Дед с бабушкой, и мать тоже, были католики и ходили в костел и в Белоруссии, и в Сибири. Но когда мать с мужем и своей семьей жили в Таскино, там не было католиков, и мать вместе с православными отмечала праздники – Пасху и другие. А потом, в 1949 г., привезли туда ссыльных латышей, семей пять. Они были католики, и когда они узнали, что мама тоже католичка, то стали приглашать её к себе. И она вместе с ними отмечала католические праздники, а вместе с русскими – православные. Латыши, фамилии у них были Заринш, Лепинш, имя Скайдра, были образованные, среди них были врачи, учителя. Однажды маму от сердечного приступа спасла латышка, вовремя поставила ей укол, пока врача еще не могли дождаться. У матери уже ногти посинели, и нас, детей, звали с ней попрощаться. А латышка пришла, укол поставила, и матери стало лучше. Латыши по-русски говорили плохо, но мы, ребятишки, с их детьми обменивались хлебом. Им нравился наш хлеб, а нам – их. У них хлеб был несоленый и с тмином, тоже дрожжевой, а у нас обычный, соленый, дрожжевой. Они дали нам попробовать, а мы - им, и так понравилось обмениваться. Латыши начали садить помидоры, и мы у них научились, у нас их раньше не было. В Таскино жили русские старожилы, местные, ссыльные латыши и еще ссыльные из Поволжья немцы. Училась с ними в школе.

Еще был такой случай в начале 1990-х гг. В Томск приезжал из Польши какой-то ксендз, он ездил по всей области. И брат М.Н. с ним встретился, рассказал, что у нас мать – католичка, белоруска – Скуратович Амилия Станиславовна, 1914 г.р., живет в с. Варгатер Чаинского р-на, и попросил к ней заехать. Мать уже была старенькая. И этот ксендз заехал к ней, кое-как ее нашел, потому что по мужу она – Круппа. Они долго беседовали, он ей пожелал дожить до ста лет. Она немного не дожила до 90 лет, хотя всю жизнь была сердечница, лечилась всякими отварами и травами, настоями.

Отец – Круппа Н.И. был белорус, у него мать была белоруска – Карпович Ольга Степановна. У неё отец и мать были белорусы. У них - и у матери, и у бабушки - был акцент, как-то слова выговаривали не так. Бабушка, например, так ругалась: «Псев-курва, твою мать». Они были из Гомельской области, в Сибирь приехали сами. У бабушки Аршули тоже был акцент, она песни пела на белорусском языке. Дядю Юлиса по-русски Иваном стали звать. Бабушка Аршуля болела и умерла в 1952 г., а дед еще раньше. Дер. Таскино в 1962 г. исчезла, потому что колхозы укрупнили, и все переехали на центральную усадьбу в с. Варгатер. Мы тоже переехали, дом перевезли. Колхоз был имени Тельмана.