Жизненные «вилюшки» Анатолия Семёновича Сторожевых.

Анатолий Семенович Сторожевых.

Родился Анатолий Семёнович в далёком  1930 году и в младенческом возрасте отправился вместе со своей мамой и дедом в первое в своей жизни путешествие - в ссылку, в Нарым. Отца арестовали, приписав ему  «связь с  Японией» и в 1933 году посадили в тюрьму. Отца Анатолий Семёнович больше не видел,  спустя много лет семья узнала, что это был просто донос соседей. «Я нашу ссылку не помню, маленький был, – вспоминает Анатолий Семёнович, – знаю по рассказам мамы, когда подрос,  и со слов тех, кто с нами ссылку тогда отбывал.  Плыли мы на барже вниз по течению реки Обь. И вот стоит деревня на левом берегу, а нас на противоположную высадили, где нет ничего, и в деревню ни моста нет, ни брода,  и выживайте,  как хотите. На стороне, где нас высадили, просто пустой берег реки и лес. А дедушка мой мастеровой был, хоть дом построить, хоть лошадь подковать - всё умел и нигде со своим инструментом не расставался. Клич бросил – ну что, мужики, давайте строить землянки, иначе все позамерзаем, время-то идёт, лето в Нарыме короткое. Начали строить жильё. Сначала делали землянку на две семьи, тесно, но с зимними холодами не поспоришь. А на второе лето начали расселяться.

На фото: Анатолий Сторожевых с мамой. 1950 г. 

Тяжело было выживать, иногда мужики из деревни через реку приплывали на лодках, среди поселенцев много мастеровых людей было - кто плотник, кто жестянщик, нанимали на какие-то работы. Вот за работу давали кусочек хлеба (плачет). Одним словом, один пойдёт -  заработает кусочек хлеба, другой – кружку муки, третий - ещё что, вот так мы и кормились. Потом семья вернулась из Нарыма, а где жить, дом отобрали, где работать? Были дальние родственники в селе Каркавино, на свой страх и риск приютили маму и меня. А мамку никуда на работу не берут, на ней клеймо «жена врага народа». Рядом с Каркавино,  в шести километрах от села, организовывался в те годы совхоз на целине, «ДорУрс» он тогда назывался. Мамка туда пришла, к счастью, в совхозе и не спросили, откуда, да кто такая, совхозу требовались рабочие. Сначала в бараке жили, длинный такой барак: топчан, значит, семья, другой топчан – другая семья, а посреди длинный стол и печка. Вот семей десять в одном бараке проживало.  Мамка уйдёт на работу, закроюсь одеялом на кровати, мыши по мне ползают, а я боюсь пошевелиться, а как возвращаться ей, бегу по снегу, встречаю мамку. Прожили мы в бараке два года, а потом переехали в животноводческое хозяйство, это было отделение от центральной усадьбы совхоза. Там тоже жили в  бараке. Мама телятницей работала. В школу я тогда ещё не ходил».

            С ранних лет Анатолий старался  помогать матери по хозяйству. Однажды чуть не случилась беда. Дело было в «профилактории». Профилакторий на ферме – это место, где находятся коровы, которые только что отелились. Попросила Анастасия Андреевна сынишку отогнать корову на речку - на водопой. Взял Анатолий прутик, тихонечко стал корову погонять, а корова головой мотнула и рогом бровь парнишке рассекла. Из глубокой раны фонтаном брызнула кровь. «Корова, как кровь учуяла, заревела, за ней и другие коровы давай реветь, я упал, мамка выскочила из коровника, встала надо мной на четвереньки, закрыла меня своим телом.  Мамку коровы не трогают, ходят вокруг мамки, вроде меня хотят достать, а не могут. А тут и бригадир подоспел, разогнал коров палками. Вот это помню. До сих пор от коровьего рога над бровью метка осталась».

В совхозе за хорошую, прилежную работу Анастасию Андреевну премировали, дали стельную тёлочку. А куда эту коровку поставить - ни дома своего, ни двора для скотины. Анатолий Семёнович снова смахивает слёзы с глаз: «Мамка-то, она одна, кто ей поможет - ни отца, ни мужа, ни брата старшего, тогда я за дело взялся. С подветренной стороны скотного совхозного двора снегу за зиму много наметало. Так я в сугробе нору большую выкопал, потом расширил, стены палками закрепил, на пол ветки набросал, подобие двери из веток сделал -  получился двор для коровы. Сделал сам - мужик же я, чего уж, шесть лет мне уже было. А потом весна подходит, снег-то тает, тает, навес всё ниже, ниже, наша коровушка не стала туда заходить. И тут к маме вдовец посватался, мама пошла за него. Корова - её как-то обихаживать надо - и корм, и всё остальное. Одной трудно, а у него избушка была. Сначала я никак не хотел его признавать,  всё говорил «у меня папка есть». А папка-то в тюрьме, писем никаких от него не было,  вот она и решилась. Я потом Акима Никитича, так его величали,  «тятей» стал называть. Переехали мы на центральную усадьбу, а там уже Аким Никитич пригончик для коровушки сладил, курочек завели,  молочко, нам полегче жить стало».

            С улыбкой вспоминает Анатолий Семёнович школу, как мама его в первый класс снаряжала. «О! У меня было пальтишко с набивным воротничком, хорошее! Обувь была маломальская. И была сумка, мне её тятя сколотил. Он хорошим человеком оказался, хозяйственным, маму не обижал, меня воспитал, к труду приучил. А сумка школьная - это был сундучок, я на этом сундуке сяду зимой верхом и под гору с ветерком скатывался. Ну, ничего, «портфель» мой всё выдерживал. Закончил в этой деревне 4 класса. Бедно мы жили. Избушка, как землянка,  пол земляной был. Блохи прыгают и скачут, по ночам вши и клопы донимают.Обстановка в доме немудрёная, кровать была деревянная, Акимом Никитичем сделанная, печка была.

Все ребятишки, как каникулы начинаются, все в полевую бригаду, старшим помогать. Картошку рыхлить надо, окучивать надо. Помню, картошку разъезжали,  я за плуг держусь, а моя одноклассница конём управляет, ведёт его между рядками картошки. На повороте я не могу удержать плуг, падаю, получаются какие-то вилюшки. Бригадир полеводческий украинец был. Придёт, смотрит, как мы работаем: «Шо вы мне тут наробили, как бык по дороге …». Одним словом – я был «пахарь, из-за плуга не видать». Эту работу сделали, потом рыхлить, окучивать, потом покос. Ой, идёшь по скошенной траве босиком, стерня ноги колет, кони худые, натрёшь на этих конях своё заднее место до  крови, ой, Господи. А потом, как подрастать начал,  меня определили на конные грабли. Ребятишки, как и взрослые, по  звеньям были распределены, если звено на сенокосе норму выполняет,  премию давали – каждому по стакану обрата. У нас шустрые в звене все были, всегда норму выполняли, нам за это давали премию. Когда домой с поля возвращаемся, про нас говорили, смотри,  едут «обратники». А ещё мы лучше всех песни пели.  7-8 человек, колёса брички в такт голосам стучат, голоса красивые, опять говорят – «обратники поют». И все так  работали, никто не отлынивал, война шла.

Мне исполнилось 11 лет, когда война началась. Наша деревня глухая, вначале и не знали, что в стране происходит, поняли, что горе огромное свалилось на нас, когда мобилизация началась. В совхозе мужиков и парней много было.  Почти всех призвали в армию, что там говорить. Я помню, как с песнями провожали на фронт. Так мне врезалось в память наше село: с одной стороны речка течёт, берег высокий, там у нас избушка была. А тут, поближе к речке, были казённые дома, столовая. И я помню, как от столовой повезли мужиков на войну. Мы, ребятишки, бежали, бежали за повозками. Бежим, а мужики песню поют «И летели наземь самураи, под напором стали и огня». (Плачет) Вся работа потом на женские да на детские плечи легла.

Отчима моего не взяли на фронт, он по возрасту не прошёл. Это позволило мне дальше учёбу продолжить. В своей деревне я окончил 4 класса, а потом стал учиться в соседней деревне. По хорошей погоде каждый день пешком 6 километров ходил, а как дожди, да снег ложится – уходил на неделю и жил там у знакомых. Мама продукты в сумочку положит, и пойдёшь. Продукты немудрёные, мама наморозит в чашке молока, хлебушка даст, картошки, лук, вот вся еда на неделю. Работникам совхозным,  как в городе рабочим,  давали продукты по карточкам: 200 грамм хлеба давали иждивенцу, 500 грамм рабочему. Вот они как получат пайку, они же вдвоём работали, у них получится 1 кг. 200 гр, сэкономят и мне булочку дадут. Размером булочка, как теперешняя небольшая, вот это мне на неделю хлеба. Молоко делил, почему-то раскалывал на 4 части, видимо так проще было.  Растоплю молоко и кусочек хлеба -  это завтрак. У бабушки, в доме которой я жил, русская печка была, поставлю свой котелочек с картошкой в печку и в школу уйду.  Бабушка картошку сварит, из печки вынет, но воду не сольёт. Когда приду из школы, а картошка в воде вся раскисла, вот я её выловлю и ем. (Плачет)

Уроки я на кухне в уголочке делал. Электричества в ту пору в помине в деревне не было, у бабушки и лампы керосиновой не было, вечером она коптилку зажигала.  Это был пузырёк, в него керосин налитый, на горлышко ломотик  картофеля положит и через этот картофель тесёмочка продета  и опускается в керосин. Подожжёшь тесёмочку, по ней керосин поступает и горит.  Если тесёмку побольше вытащишь – ярче будет гореть, но коптит сильно, поменьше –  не коптит, но и свету мало. Вот и выбираешь из двух зол одно. Вот так мы и учились. Старались засветло успевать уроки делать, и никто за нами не следил, мы сами стремились. Другой раз не получается по арифметике пример какой, я пойду маленько  на лыжах покатаюсь, и снова за уроки и добьюсь, задачу решу.

На фото: Анатолий Сторожевых на велосипеде. 1948-1949 гг.

Тяжело было выживать, иногда мужики из деревни через реку приплывали на лодках, среди поселенцев много мастеровых людей было - кто плотник, кто жестянщик, нанимали на какие-то работы. Вот за работу давали кусочек хлеба (плачет). Одним словом, один пойдёт -  заработает кусочек хлеба, другой – кружку муки, третий - ещё что, вот так мы и кормились. Потом семья вернулась из Нарыма, а где жить, дом отобрали, где работать? Были дальние родственники в селе Каркавино, на свой страх и риск приютили маму и меня. А мамку никуда на работу не берут, на ней клеймо «жена врага народа». Рядом с Каркавино,  в шести километрах от села, организовывался в те годы совхоз на целине, «ДорУрс» он тогда назывался. Мамка туда пришла, к счастью, в совхозе и не спросили, откуда, да кто такая, совхозу требовались рабочие. Сначала в бараке жили, длинный такой барак: топчан, значит, семья, другой топчан – другая семья, а посреди длинный стол и печка. Вот семей десять в одном бараке проживало.  Мамка уйдёт на работу, закроюсь одеялом на кровати, мыши по мне ползают, а я боюсь пошевелиться, а как возвращаться ей, бегу по снегу, встречаю мамку. Прожили мы в бараке два года, а потом переехали в животноводческое хозяйство, это было отделение от центральной усадьбы совхоза. Там тоже жили в  бараке. Мама телятницей работала. В школу я тогда ещё не ходил».

            С ранних лет Анатолий старался  помогать матери по хозяйству. Однажды чуть не случилась беда. Дело было в «профилактории». Профилакторий на ферме – это место, где находятся коровы, которые только что отелились. Попросила Анастасия Андреевна сынишку отогнать корову на речку - на водопой. Взял Анатолий прутик, тихонечко стал корову погонять, а корова головой мотнула и рогом бровь парнишке рассекла. Из глубокой раны фонтаном брызнула кровь. «Корова, как кровь учуяла, заревела, за ней и другие коровы давай реветь, я упал, мамка выскочила из коровника, встала надо мной на четвереньки, закрыла меня своим телом.  Мамку коровы не трогают, ходят вокруг мамки, вроде меня хотят достать, а не могут. А тут и бригадир подоспел, разогнал коров палками. Вот это помню. До сих пор от коровьего рога над бровью метка осталась».

В совхозе за хорошую, прилежную работу Анастасию Андреевну премировали, дали стельную тёлочку. А куда эту коровку поставить - ни дома своего, ни двора для скотины. Анатолий Семёнович снова смахивает слёзы с глаз: «Мамка-то, она одна, кто ей поможет - ни отца, ни мужа, ни брата старшего, тогда я за дело взялся. С подветренной стороны скотного совхозного двора снегу за зиму много наметало. Так я в сугробе нору большую выкопал, потом расширил, стены палками закрепил, на пол ветки набросал, подобие двери из веток сделал -  получился двор для коровы. Сделал сам - мужик же я, чего уж, шесть лет мне уже было. А потом весна подходит, снег-то тает, тает, навес всё ниже, ниже, наша коровушка не стала туда заходить. И тут к маме вдовец посватался, мама пошла за него. Корова - её как-то обихаживать надо - и корм, и всё остальное. Одной трудно, а у него избушка была. Сначала я никак не хотел его признавать,  всё говорил «у меня папка есть». А папка-то в тюрьме, писем никаких от него не было,  вот она и решилась. Я потом Акима Никитича, так его величали,  «тятей» стал называть. Переехали мы на центральную усадьбу, а там уже Аким Никитич пригончик для коровушки сладил, курочек завели,  молочко, нам полегче жить стало».

            С улыбкой вспоминает Анатолий Семёнович школу, как мама его в первый класс снаряжала. «О! У меня было пальтишко с набивным воротничком, хорошее! Обувь была маломальская. И была сумка, мне её тятя сколотил. Он хорошим человеком оказался, хозяйственным, маму не обижал, меня воспитал, к труду приучил. А сумка школьная - это был сундучок, я на этом сундуке сяду зимой верхом и под гору с ветерком скатывался. Ну, ничего, «портфель» мой всё выдерживал. Закончил в этой деревне 4 класса. Бедно мы жили. Избушка, как землянка,  пол земляной был. Блохи прыгают и скачут, по ночам вши и клопы донимают.Обстановка в доме немудрёная, кровать была деревянная, Акимом Никитичем сделанная, печка была.

Все ребятишки, как каникулы начинаются, все в полевую бригаду, старшим помогать. Картошку рыхлить надо, окучивать надо. Помню, картошку разъезжали,  я за плуг держусь, а моя одноклассница конём управляет, ведёт его между рядками картошки. На повороте я не могу удержать плуг, падаю, получаются какие-то вилюшки. Бригадир полеводческий украинец был. Придёт, смотрит, как мы работаем: «Шо вы мне тут наробили, как бык по дороге …». Одним словом – я был «пахарь, из-за плуга не видать». Эту работу сделали, потом рыхлить, окучивать, потом покос. Ой, идёшь по скошенной траве босиком, стерня ноги колет, кони худые, натрёшь на этих конях своё заднее место до  крови, ой, Господи. А потом, как подрастать начал,  меня определили на конные грабли. Ребятишки, как и взрослые, по  звеньям были распределены, если звено на сенокосе норму выполняет,  премию давали – каждому по стакану обрата. У нас шустрые в звене все были, всегда норму выполняли, нам за это давали премию. Когда домой с поля возвращаемся, про нас говорили, смотри,  едут «обратники». А ещё мы лучше всех песни пели.  7-8 человек, колёса брички в такт голосам стучат, голоса красивые, опять говорят – «обратники поют». И все так  работали, никто не отлынивал, война шла.

Мне исполнилось 11 лет, когда война началась. Наша деревня глухая, вначале и не знали, что в стране происходит, поняли, что горе огромное свалилось на нас, когда мобилизация началась. В совхозе мужиков и парней много было.  Почти всех призвали в армию, что там говорить. Я помню, как с песнями провожали на фронт. Так мне врезалось в память наше село: с одной стороны речка течёт, берег высокий, там у нас избушка была. А тут, поближе к речке, были казённые дома, столовая. И я помню, как от столовой повезли мужиков на войну. Мы, ребятишки, бежали, бежали за повозками. Бежим, а мужики песню поют «И летели наземь самураи, под напором стали и огня». (Плачет) Вся работа потом на женские да на детские плечи легла.

Отчима моего не взяли на фронт, он по возрасту не прошёл. Это позволило мне дальше учёбу продолжить. В своей деревне я окончил 4 класса, а потом стал учиться в соседней деревне. По хорошей погоде каждый день пешком 6 километров ходил, а как дожди, да снег ложится – уходил на неделю и жил там у знакомых. Мама продукты в сумочку положит, и пойдёшь. Продукты немудрёные, мама наморозит в чашке молока, хлебушка даст, картошки, лук, вот вся еда на неделю. Работникам совхозным,  как в городе рабочим,  давали продукты по карточкам: 200 грамм хлеба давали иждивенцу, 500 грамм рабочему. Вот они как получат пайку, они же вдвоём работали, у них получится 1 кг. 200 гр, сэкономят и мне булочку дадут. Размером булочка, как теперешняя небольшая, вот это мне на неделю хлеба. Молоко делил, почему-то раскалывал на 4 части, видимо так проще было.  Растоплю молоко и кусочек хлеба -  это завтрак. У бабушки, в доме которой я жил, русская печка была, поставлю свой котелочек с картошкой в печку и в школу уйду.  Бабушка картошку сварит, из печки вынет, но воду не сольёт. Когда приду из школы, а картошка в воде вся раскисла, вот я её выловлю и ем. (Плачет)

Уроки я на кухне в уголочке делал. Электричества в ту пору в помине в деревне не было, у бабушки и лампы керосиновой не было, вечером она коптилку зажигала.  Это был пузырёк, в него керосин налитый, на горлышко ломотик  картофеля положит и через этот картофель тесёмочка продета  и опускается в керосин. Подожжёшь тесёмочку, по ней керосин поступает и горит.  Если тесёмку побольше вытащишь – ярче будет гореть, но коптит сильно, поменьше –  не коптит, но и свету мало. Вот и выбираешь из двух зол одно. Вот так мы и учились. Старались засветло успевать уроки делать, и никто за нами не следил, мы сами стремились. Другой раз не получается по арифметике пример какой, я пойду маленько  на лыжах покатаюсь, и снова за уроки и добьюсь, задачу решу.

                                                                        Беседу вела Галина Белоглазова