Живая легенда. Надежда Михайловна Давыденко.
В далекую Сибирь семья Давыденко приехала в1905 году. От случайных попутчиков услышали, что есть в Томске спичфабрика, и хозяин набирает мастеровых людей. Устроились Прокопий Иванович с Матреной Платоновной на фабрику и проработали на ней всю жизнь. В девять лет пришел к родителям на фабрику и старший сын Михаил. Жила семья, как и все кухтеринские рабочие, в доме-бараке (комнате, поделенной на три-четыре семьи, у каждой - свой угол, отгороженный занавеской).
Пришла пора Михаилу жениться. Взял хорошую, смирную девушку-сироту, которую еще маленькой привезла двоюродная сестра из Ишима. Жила она сначала «на хлебах», а потом тоже попала на фабрику. Фабричные дали им совет: «Идите к Кухтерину, как к отцу родному, просите благословения». Отправились к двухэтажной конторе, хозяин не только благословил, но и выписал 25 рублей денег и дал пару лошадей на венчание.
Когда молодая жена Михаила Давыденко белила на фабрике стены, то оступилась и упала с большой высоты с незакрепленных досок настила прямо на ноги, а ведро известки перевернулось на нее. У нее искривился позвоночник, долго болели глаза. Оплату лечения, покупку лекарств и питание Кухтерин взял на себя, пока ее не выписали из больницы. Потом уже Мария работала на станках на коробочной (на внутренней и на наружной).
Молодые жили с родителями; было, конечно же, тесно. В комнате проживало четыре семьи. У Михаила и Марии появились дети. Первой, 6 октября 1917 года, родилась дочь Надежда, которую крестили в Петропавловской церкви при спичфабрике, потом еще 6 детей, двоих из которых тоже крестили в местной церкви. Трудно представить, как удавалось помещаться всем в одной комнате. Но во всех семьях был непререкаемый закон: дети, даже взрослые, беспрекословно слушались родителей. Слово отца было законом. Ослушиваться решались немногие.
В таких домах все жили по правилам, и в доме было организована очередь, своеобразное дежурство. Каждая хозяйка в дни своей очереди вставала раньше всех, затопляла печь, другие хозяйки готовили свои чугунки (мясо, крупу или картошку заливали водой), дежурная протапливала печь и ставила в нее все чугунки. Когда все собирались кушать, каждая семья вытаскивала свой чугунок и вечеряла. Точно так же все просили дежурную испечь хлеб: сегодня пекут одной семье, завтра - другой.
Продукты получали по заборным книжкам, выдавалось мясо (окороками), масло растительное, масло сливочное, сахар, крупа (записывали сорт), мука тоже выдавалась по сортам (семья Давыденко всегда брала 4 сорт). Когда приходило время получки, деньги высчитывали, проверяя по заборной книжке каждого рабочего. Такая система оплаты сохранилась и при Советской власти, только кое-что было заменено талонами. У каждой семьи был свой погребок: по весне натолкают полный погребок снега – и на все лето готов холодильник. Хранили там мясо, а молоко и квас (в четвертях и бидонах) спускали на веревочках, потом по необходимости доставали.
Питались, в основном, кашами (их варили каждый день): пшенной, овсяной, гречушной. В чугунок клали кусок сала, наливали воду и ставили в русскую печку томиться. Каша получалась - крупинка к крупинке, толстая, рассыпчатая. Варили супы, пекли блины. Картошкой, морковкой, свеклой обеспечивала Киргизка. Картофеля ели совсем мало. Картошку-толченку ели редко, и только из свежей картошки делали драники, ели их с молоком или давали всем по ложечке сметаны. На большую семью Давыденко уходило 2 мешка картошки по 7 ведер.
Стирать в домах не разрешалось. Белье возили зимой в ваннах на саночках, а летом носили в корзинах в прачечную. Там стояли баки для кипячения белья и большие деревянные ванны для стирки. Сушить белье на улицах тоже не разрешалось – его сушили на чердаках.
С установлением Советской власти стали помогать молодым родителям. Когда рождался ребенок, выдавали одеялко, простынки, салфетки (подкладки) для малышей. Давали детский паек – каша детская, крупа, мясо, молоко. В это время уже стали продавать кастрюли, и мама Нади получала в них суп или кашу. Так как корова в семье была, то молоко не брали.
Временно семья Михаила уезжала на работу в Анжерку, но Надю оставляли с бабушкой и дедушкой. Когда вернулись на фабрику, управляющий пообещал перевезти для рабочих из Михайловки два дома. И семья Михаила Давыденко, наконец, получила комнату в одном из домов, на Отвале, в которой прожила чуть ли не полвека.
В 1925 году, в восемь лет, Надежда пошла в школу, которая располагалась в двухэтажном доме Кухтериных. В подвале жили (истопник, сторож), а классы располагались на первом и втором этаже. На первом этаже в большой комнате (в 3 окна) учились первоклашки, а на втором – ребята постарше. В 5 классе уже изучали алгебру, геометрию, физику. Учебники и тетради выдавали бесплатно, с собой носили только чернила и ручку. Учились 6 дней по 4 урока, каникулы были только летом. В школе ребятишек не кормили. А если кто и угощал, Надя помнила: в их семье было правило: «не голодные – не берите». Все лето при школе работала бесплатная летняя площадка, ребятишки находились там целый день. Продукты давала спичфабрика, кухня же была на улице. С детьми занимались воспитатель, физрук, воспитатель по питанию. Здоровье у Нади было слабенькое, и ее часто отправляли подлечиться в санаторий, который находился за рекой.
В выходные дни ребятишки играли в лапту, в жмурки, в бабки, очень любили играть в «красных» и «белых». Обычно бегали играть к пруду, к старой кухтеринской больнице (где и родилась Надежда Михайловна). Там была небольшая гора, около которой раньше находился склеп (там лежали умершие), при Советской власти умерших стали увозить в город или сразу хоронить, и дети часто прятались в этом склепе. Один раз Надя, ее брат, который был младше на 4 года, и сестра играли с ребятами, спрятали самого младшего в склепе, а потом заигрались и забыли про него. Вспомнили уже по темноте, и просидел он в склепе целых полдня.
Когда закрыли церковь, помещение отдали под клуб. Федор, младший брат отца, который когда-то учился при ней в церковно-приходской школе, сыграл в клубе комсомольскую свадьбу.
Вскоре на семью Давыденко обрушилась беда: заболел тифом отец, после болезни вернулся в кочегарку, а года через два снова заболел – началась парализация, рука не действовала, ногу стал таскать. И всего пять лет проучилась Надежда в школе. Она и раньше-то с подружками частенько бегала на фабрику, подрабатывая на сушке древесины - за это давали продуктовые талоны, а с 12 лет дети лишались продуктовой карточки, ее уже не давали - «иди работай», да и такой большой семье помощь была не лишней. И пошел отец просить директора фабрики Никодима Владимировича Малиновского, чтобы взяли старшенькую на работу. Взяли сначала «на побегушки» (водички принести, за папиросами сбегать, бумаги передать, почту разнести), потом поставили на транспортер – наберется готовой спички целая плетеная корзина, ее надо высыпать на просушку, а потом сложить обратно. Рабочий день 12-летних работниц составлял 4 часа. Вскоре на фабрику пришли новые аппараты: спичку сушили машины, а девочки перебирали залитую массой спичку, раскрывали коробочку. Норма была - 2 акцизных ящика, а это 360 коробочек спичек. Сколько зарабатывала - Надя не знала: зарплату получал отец – мамину, Надину и свою (пока мог работать).
В 1930 году дед Давыденко пошел на пенсию – это было 25 рублей (неплохие деньги, если учесть, что корова стоила 50 рублей, а конь – 100 рублей).
Надежда понемногу стала помогать станочникам, и в 16 лет ее перевели в цех на шестичасовой рабочий день (директор поставил условие: закончи 7 классов в вечерней школе – переведу в цех). Так Надежда Михайловна стала учиться в вечерней школе. В школе преподавали и учителя, и инженеры со спичфабрики. Физику преподавала Галина Николаевна Иванова, которая позже стала работать начальником цеха. Инженер Баев преподавал алгебру, но вскоре он уволился и уехал в город. Одна учительница уволилась, когда вышла замуж; еще две учительницы уехали, отработав положенный срок. Семь лет проучились, а получить аттестат за 7 классов Надежде и ее подругам так и не довелось.
Взрослые работали по восемь часов, а потом всех перевели в три смены по семь часов; на фабрике в то время работало 1200 человек (Надежда Михайловна в 1936 году работала на переписи населения).
В то время от озера спичфабрики до района Томска-II был сплошной лес, и горожане приезжали собирать грибы; на территории улицы и переулка Лазо, на площадях Сенных-I и Сенных-II военные сушили сено. В начале 1930-х годов к фабрике подвели железную дорогу, построенную в основном руками уголовников да «врагов народа» (было много раскулаченных), вербованных, живших здесь же, в вырытых самими землянках. Надя вместе с девчонками бегала к ним с кружечкой в надежде обменять или купить (когда у них что-то оставалось) немного каши – овсяной, пшенной, перловой. В это время было очень голодно, и все были рады хоть какой-нибудь еде. Если дадут 2 порции, то добавят еще и 2 ложечки растительного масла. Надя брала с собой маленькую баночку и просила капнуть масла туда, и когда мама собиралась печь овсяные блины, было чем помазать сковороду. Пока была корова, было и свое молочко, и сметанка, а когда папа совсем занемог, и некому было привезти накошенное уже сено, то корову пришлось продать. В 1931 году, в самый голод, родился у Нади брат, а коровы-то уже не было, стало совсем тяжело. Соседям-то Давыденко молоко давали, а когда к ним нужда пришла, соседи добром не откликнулись.
До 1930-х годов картошку не сажали: кругом был лес. Где-то году в 1935 -1936 стали сажать картошку. Отец Надежды Михайловны ходил с палочкой, на костылях, сам копать не мог. Отмѐряет каждому из ребятишек кусок земли – хоть сразу копай, хоть несколько дней. А сам смотрит: не берите по большому куску, берите поменьше, комки разбивайте, чтоб земля мягонькая была - картошка будет ровненькая.
В 1932 году начали строить новое здание для спиченской школы, которой затем был присвоен номер 19. В 1934 году построили дом передовика (стахановский дом). Во время войны оставшихся там женщин с детьми переселили, а в этом доме обосновалось фабрично-заводское училище. Позднее в это здание была переведена медсанчасть спичфабрики «Сибирь». В 1935 году стали строить магазин, до этого продукты получали по заборным книжкам, и кое-что покупали в лавке на фабрике.
Жизнь понемногу налаживалась. Семья Давыденко даже смогла купить корову, теперь было свое молоко, а это было уже немало. В цехах спичфабрики появилось новое оборудование, машины все больше заменяли ручной труд. Надежда работала уже машинистом в этикеровочном цехе. В 1938 году она вступила в комсомол.
Время было сложное. Сталин не верил, что начнется война, ведь заключили договор о ненападении. Но на местах очень серьезно занимались физподготовкой, обучали первой медицинской помощи.
И вот наступило 22 июня 1941 года. В семьи советских людей постучалась война. На следующий день в семье Давыденко случилось несчастье – корова сломала ногу. Лето, жара, пришлось корову забить, мясо раздали соседям в долг – денег потом так и не собрали, так и не купили больше корову. А в семье совсем маленький ребенок (племянник Витя родился перед самой войной), а молока-то и нет, соседи отказались помогать – пришло тяжелое время, самим надо. Но семья Давыденко ни на кого обиду не затаила, привыкли сами с трудностями справляться.
На фабрике работали без выходных, к станкам вставали почти ребятишки, но никто не жаловался. Прямо во время комсомольского собрания принесли письмо от Мити Горлова (первое письмо от фронтовика) – он служил на белорусской границе, писал, что ранен был, а теперь лежит в госпитале – ампутировали ногу. Всплакнула Надя с Анной Михайловной Еременко, да снова к станку пошла. А вскоре пришло письмо и от Крюкова Саши, его тоже ранило.
1 апреля 1942 года, едва Надя вбежала в цех, как навстречу вышел мастер с повесткой в руках. Она растерянно покрутила в руках бумажку, веря и не веря глазам. Шел второй год войны. Большинство фабричных парней уже ушло на фронт. «Значит, и до нас дошла очередь», - подумала девушка, выходя из цеха. «Иди в военкомат, там все скажут», - заключил мастер.
Вместе с пятью девчонками их отправили учиться на курсы радисток. Ходить с поселка было очень далеко (занятия проходили в помещении на переулке 1905 года), да еще надо было проходить 2 проверки документов (на Сенных). Сходили девчата буквально на несколько занятий, и в один из дней опоздали. Чтобы не теряли время, дежурный по школе отправил их в госпиталь на помощь, там они и остались. Надежда Давыденко и Любовь Бриль по комсомольской путевке стали работать санитарками в Харьковском военном госпитале, сначала в одну смену, а потом их развели по разным сменам. За спиной были краткосрочные курсы санинструкторов, так что с перевязками, уходом за ранеными девушки уже справлялись, а Надежда даже помогала при операциях. У этой невысокой, хрупкой девушки оказалась железная выдержка. Однажды во время ампутации пораженной гангреной ноги помогавшая врачу медсестра, не выдержав, грохнулась в обморок, а Надежда выстояла у операционного стола до самого конца.
«Ну, милочка, - сказала врач, - из тебя отличный хирург выйдет». Но хирургом она не стала.
Где-то в середине июня Люба попросила Надежду подменить ее, она согласилась, а около восьми вечера в госпиталь прибыл посыльный с приказом: «К военкому!». Как была Надя в летнем платье, в белых тапочках, голубеньких носочках, френчик от костюма на руке, так и отправилась в военкомат с двумя сырками, которые дала ей на дорогу повариха. Около военкомата стояли уже две девушки: Люда Пирусская (продавец из гастронома), с которой они потом прошли всю войну, на одной койке вместе спали, и Нина Чернышова из горсовета, воевавшая до 1944 года, а потом уехавшая на учебу в Ленинградский институт железнодорожного транспорта. Дежурный военкомата приказал им быстрей садиться в машину: «На вокзале с утра эшелон грузится – и вы с ним: честь вам выпала - Родину защищать».
Так, не собравшись, не переодевшись и даже не попрощавшись с родными, отправилась Надежда Давыденко на запад - туда, где шла жестокая война.
В вагоне, лежа на жесткой полке, она долго плакала. Заглянувший в Тайге политрук подумал, что ее кто-то обидел. А плакала-то она потому, что не успела проститься с родными, и мама не знала, что дочь уже едет на фронт. Политрук пообещал отправить телеграмму из Новосибирска и слово свое сдержал.
«Подъезжаем к фронту. Днем прячемся в лесу, а ночью – к эшелону, светло станет – опять в лес. Пропал наш начальник (или кто столкнул с поезда, или сам упал), документов нет, меня еще и в списках на довольствие пропустили. Хорошо, что уже с Людой подружилась, - поделили мы ее паек (хлеб с селедкой), водой запили. У некоторых хоть что-то было, а у нас ни документов, ни копейки денег, ни кусочка хлеба – забрали-то ведь внезапно. Куда-то нас привезли, но вагоны открывать не велели, а потом отвели в столовую для комсостава и впервые накормили. Проверили всех по спискам; врачей и студентов-медиков направили в госпитали, а нас, девятнадцать томичек, отправили в полевой прачечный отряд. Командиром нашим оказался пожилой уже мужчина, добрый и заботливый. Привезли-то меня в тапочках – пошли на склад, портянки, обмотки, а сапоги только 43 размера на мой 35, только уже много позже по моей ноге сапоги сшили, я их потом подружке давала, когда она на концерте выступала.
Первое боевое крещение получили под Москвой. Подвезли к столице – надо было на Калининский фронт, а на подступах к Москве шли страшные бои. На станции эшелон разбомбили, сплошной дым, гарь, раненых было очень много. В мирное время страшно бывает, а там, на войне, было очень страшно: человек перед тобой умирает – разве это не страшно?» - вспоминает Надежда Михайловна.
Но страх отступал под натиском осознания долга перед Родиной, выполнить который она обязана. Это чувство - одно из самых высоких нравственных устоев человека, называемое патриотизмом, помогало пересиливать страх, превозмогать страдания и лишения, свято веря в Победу. Массированные обстрелы вражеской артиллерии, бомбежки, нередкие попытки прорыва гитлеровцами линии обороны - все это накрепко отпечаталось в памяти Надежды Михайловны.
Пока доехали до своего места службы, пришлось ей побывать и связисткой, и медсестрой, благо была уже хорошая практика. А везли их на Карельский фронт. Трудно было везде. Передышка – и опять вместе с бойцами. А как бои утихнут – девушек отправляют в свой банно-прачечный отряд.
Бог пронес – не было ран. Она оказалась везучей, а может, заговоренной: сколько раз осколки снарядов и пули со свистом пролетали рядом, так что она даже ощущала исходящий от них жар, и ни один не задел. А если и оказалась на операционном столе, то по причине, которая и в мирной жизни укладывает людей - приступ острого аппендицита. Едва затянулся шов, вернулась в строй. Только теперь была у нее сумка почтальона. «Из дома письма шли через московскую цензуру, потом на фронт самолетом. По рации передадут, что в мешках письма, сортированные на почте, приезжаем, по ящичкам завязывает каждая часть, берет - и быстрее к себе. Конечно, и мы не могли писать все, что происходило с нами», - вспоминает Надежда Михайловна.
Передавая бойцам весточки из дома, она вместе с ними радовалась и огорчалась, утешала тех, кто получал горестное известие. И они, в свою очередь, утешали ее, когда получила из дома письмо с сообщением о смерти отца. Вместе с почтой доставляла она на передовую и медикаменты в коробках. "Везут снаряды – регулировщик подсаживает меня, чтобы подвезли".
Около Финляндии долго стояли в обороне, потом только пошли в наступление. Когда в обороне стояли – сами землянки строили собственными руками, иногда ночевали под открытым небом. Было у нас 2 женских землянки – с берега дверь, другая – с дороги; печка-то смех: припаянные друг к другу две железные бочки. Привезли нас на место около автодороги Пряжа-Петрозаводск, утром дали палатки натягивать. Когда стали налетать немцы – наши не давали им бомбить, сбивали их, но все равно страшно было. Голову высунула из палатки – пуля, красная, горячая, - мимо носа – первые приказы нарушила: по одному не выходить и никуда не высовываться. Но все равно нас, девчонок, оберегали, хоть и несладко нам было: раненого вытаскиваем, оттаскиваем на себе. Девчонки, какие покрепче, поздоровее, повыносливее - и снаряды подтаскивали. И только когда бой закончится, утихнет все, то немного передохнешь. Но, правда, когда возможность была, на 3 дня отпускали нас по девической нужде. Когда сильно трудно было, то говорили: «Господи, помоги!». Верил – не верил, а это первое слово всегда шепчешь.
И все между собой были дружны, помогали друг другу. Разбору не было - татарин ты или грузин – разницы никакой не было, одинаковы все, объединяла всех дружба. И у всех одно желание было – победить. Не было и чувства ненависти, если видишь, что немец в одиночку ползет – человек же. Они такие же солдаты, как и мы, их призвали в армию, и нас тоже, некоторые из них добрые были. Но уж когда зашли в деревню и увидели, что на воротах солдат наш висит вверх ногами, то тут уже злоба одолела. Мы ведь в плен берем - не издеваемся, только спрашиваем по-хорошему, да еще и накормим, прежде чем начальству сдать», - говорит фронтовичка.
Финское направление было для советского командования второстепенным. Наступление на этом направлении преследовало цели отбросить финские войска от Ленинграда и вывести Финляндию из войны до наступления на Германию. В январе 1944 года войска Волховского и Ленинградского фронтов сняли 900-дневную блокаду Ленинграда, что оказало большое влияние и на ход боевых действий в Карелии. 10 июня 1944 года войска Ленинградского (командующий – маршал Советского Союза Л. А. Говоров), Карельского (командующий – генерал армии К. А. Мерецков) фронтов при поддержке Балтийского флота (командующий – адмирал В. Ф. Трибуц), Ладожской (командующий – контр-адмирал В. С. Чероков) и Онежской (командующий – капитан 1-го ранга Н.В. Антонов) военных флотилий перешли в наступление на Карельском перешейке.Это и была Выборгско-Петрозаводская наступательная операция.
«Там было очень много наших пленных, особенно подростков 14-15 лет, которых угоняли на работу в Финляндию. Девочек отправляли в тыл, а многие ребята оставались в частях. В нашей части остался Коля, родителей его убили, возвращаться ему было некуда, моряки снабдили его формой, и он воевал вместе с нами. Никто не издевался над теми, кто в плену был, наоборот, жалели, подкармливали, трофеями делились».
После Финляндии двинулись к границе Советского Союза. Побывала Надежда Михайловна и в Польше, и в Венгрии, и в Румынии, и в Австрии.
7-я отдельная армия (37-й гвардейский корпус, 4, 94-й и 99-й стрелковые корпуса и другие) была расформирована в начале января 1945 года и направлена на формирование управления 9-й гвардейской армии. В феврале в составе 37-го, 38-го, 39-го гвардейских корпусов 9-я армия сосредоточилась в Венгрии, юго-восточнее Будапешта, и вошла в состав 2-го Украинского фронта, в марте была переподчинена 3-му Украинскому фронту.
«В Венгрии встретили землячку-переводчицу, она в 1919 году в Новосибирске вышла замуж за врача-австрийца и уехала к нему. Мы брали у них молоко, а им приносили чай в пачках. В здании психиатрической лечебницы ее муж показал нам огромные стиральные машины, мы такие даже не видели. На втором этаже - сушилка, гладильная: белье закладываешь, 2-3 раза валик пройдет – и все сухое. Чужих он никого не подпускал – только нам разрешал, и сам рядом был - боялся, чтобы не испортили.
На венгерской земле были очень сильные бои. В Будапеште много мостов, огромные здания. Немцы сверху бьют и из подвалов бьют. Десантники пошли ночью штурмом, штурмовали почти сутки и к 23 февраля штурм закончили. Население ближе к концу войны более дружелюбное к нам стало – угощали фруктами. Приедут к начальству - яблоки, виноград привезут. Решили мы своего виноградного вина сделать – натолкли ягод, соку нажали, налили в бутыль и поставили за шкафом в штабе. Приехало начальство, только они из комнаты вышли, пробка как выскочит, как громыхнет. Адъютант бежит: что, где, кто? А на нас хохот напал – смеемся, а сами думаем: попадет! Обошлось – молодые были, глупые. А вот в Польше нам яблоки не велели брать, видать, не доверяли полякам. После Венгрии двинулись мы к Австрии и там стояли очень долго».
Последней страной Восточной Европы, которая была освобождена Красной Армией, стала Чехословакия. 5 мая 1945 года там вспыхнуло восстание против немецких войск. К ним на помощь пришли части Красной Армии из уже взятого Берлина. За 4 дня был совершён марш, и 9 мая наши войска вступили в Прагу.
Победу Надежда Михайловна встретила в Чехословакии. Вспоминает она и сам День Победы – их полк чуть-чуть не дошел до Праги: «Я была на почте, объявили по радио, что война кончилась. Заволновались, получили корреспонденцию – и все быстро разъехались по своим частям; выписали продукты, водку. Кто обнимается, целуется – война кончилась, а кто и плачет – некуда ехать – все разбомблено, нет никого».
Она испытывала огромную радость, когда закончилась война. С тех пор все мысли были только о доме.
«В Австрии, в городе Горн, стояли месяца полтора, ночью подняли – сказали, что едем в Россию своим ходом. Все собрали, подогнали лошадей, машины – едем до Румынии. 17 километров до границы. Приказ: стоять до распоряжения, прошли медосмотр, опять ждем. Снова приказ: вернуться в Венгрию до особого распоряжения. Уже на обратном пути был теракт – прошли мост, идет встречный поезд. Узловая станция, скопились зенитчики, артиллеристы, мы тоже стоим. Уже к обеду время – пошли узнать в комендатуру, сколько стоять. Наш замполит Татьяна Михайловна Чухнина (1905 года рождения, родом с Урала, демобилизовалась летом 1945 года по беременности) велела оставаться на местах. Половина шестого – время менять посты. Я дежурила по штабу – меня сменили. Лежу в вагоне, пришла Люда. Подошел встречный поезд, население продает часы, вещи. И вдруг крики. Оказалось: молодая женщина с закрытым фонарем в рабочей одежде подорвала вагоны. Снаряды стали рваться – осколки по вагонам. Думали, что разминируют что-то, выскочили посмотреть – горит с первого вагона, а наш - последний, к лесу. Побежали мы – и прямо на нее, побили ее наши ребята по щекам, оттаскали за волосы: не хочется ведь людям после победы гибнуть. Ринулись все гурьбой, стали отцеплять вагоны и перекатывать их. Наши шоферы сами садились и на ту сторону вагоны отводили. Всю ночь до утра растаскивали все горелое, убирали с путей, только к обеду все восстановили и поехали дальше».
В конце 45-го с одним из воинских эшелонов Надежда Давыденко выехала на восток. Радовалась, как ребенок, рисуя то одну, то другую картину встречи с родными, мечтая, как пройдет по знакомой улице, постучит в дверь и увидит маму... Но оказалось, что время исполнения желаний еще не наступило. Эшелон завернули назад, когда он был уже на территории Румынии - слишком опасен оказался дальнейший путь: вовсю свирепствовали бандеровцы, пуская под откос проходящие поезда. Пришлось ждать.
5 марта 1946 года был зачитан приказ о демобилизации, а 8-го они выехали. И только 1 апреля 1946 года Надежда приехала домой, к маме.
Оказавшись в родных местах, она поняла, как сильно стосковалась по всему: по родным и друзьям, по тихим зеленым улочкам, по своему цеху, куда вернулась, даже не успев, как следует, отдохнуть. Все было, как и прежде: непрерывный гул работающих машин, четкие, отработанные до автоматизма движения рук, двенадцатичасовые смены и строжайшая дисциплина. За нарушения карали жестко, опоздание более чем на 20 минут оборачивалось передачей дела в суд.
И надо ж было такому случиться, что, задремав перед ночной сменой, не услышала Надежда заводских гудков. Подхватилась, глянула на часы и обомлела - опоздала, заметалась по комнате, обувая сапоги, надевая телогрейку, мама скорее собирала еду. Как отстояла смену, не помнит, в голове билась одна мысль: «Какой позор!». И когда все уже разошлись по домам, она зашла в кабинет директора и сказала: «Я опоздала сегодня». Директор фабрики Абель Борисович Левин, тоже фронтовик, только комиссованный по инвалидности, вызвав кадровика, попросил порвать дело на Давыденко, если такое поступит. Дело не поступило. Это было единственное опоздание за ее более чем полувековой рабочий стаж.
Зато благодарностей, премий, ценных подарков и грамот - не счесть. Очень ценили ее на фабрике, даже когда она в 1973-м оформилась на пенсию, уговорили остаться. И еще 10 лет проработала Надежда Михайловна вахтером на проходной спичфабрики.
Кроме наград за трудовую деятельность она имеет и другие, военные, награды, и юбилейные медали: орден Отечественной войны II степени, медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», «20 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», «30 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», «40 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», «60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», «65 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», медаль Г.К. Жукова, «60 лет Вооруженных сил СССР», «70 лет Вооруженных сил СССР», знак «Фронтовик 1941 – 1945», знак «Ветеран Карельского фронта».
В октябре Надежде Михайловне исполнилось 97 лет, но если не знать об этом, никогда не дашь ей ее лет. Подвижная, ловкая раньше, она и сейчас не сидит без дела. К сожалению, уже несколько лет она не выходит из дома – болят ноги, сказалась фронтовая жизнь, тяжелый труд у станка, да у нее никогда и не оставалось на себя времени. Потеряв в молодости мужа, похоронив совсем маленьким своего ребенка, она все силы тратила на племянников, помогла им всем выучиться, заботилась о них. Сейчас они навещают ее по очереди, в дни болезни сидят около нее. Надежда Михайловна – очень добрый, внимательный, неконфликтный человек, даже испытывая боль, она никогда никому не жалуется. Нет ни одного человека, который бы на нее обиделся, все говорят о ней только хорошее. Наверное, в этом помогает ее правило: «Не умею ругаться, меня, может, судят, ругают – я никогда ничего худого не скажу».
И скучать с ней никогда не будешь. Великолепная память, цепко хранящая все, даже незначительные, события долгой жизни, делают ее интереснейшей собеседницей, за разговором с которой время летит незаметно.
Надежда Михайловна Давыденко – уже единственный старожил нашего микрорайона, который родился здесь и прожил здесь всю свою жизнь (с перерывом на 4 года войны). Одно то, что такая миниатюрная женщина была на фронте, заслуживает глубокого уважения и низкого поклона. А сама она себя героиней не считает: «Подвигов я не совершала. Все встали на защиту Родины, и я со всеми», - говорит она. Ее единственное пожелание молодежи: «Не забывать о прошлом, историю забывать нельзя, она повторяется, и хорошо, если в хорошую сторону».