Воспоминия Горловой (Завьяловой) Тамары Ивановны, тульской школьницы, о войне.
Семья Тамары Завьяловой. 1935 год. Мама Евдокия Ивановна, папа Иван Васильевич, брат Володя. Тамара - в центре. Тула, 1935 год.
Первые дни войны помню плохо. Я слышала выступление Молотова, но не обратила внимания – тревоги большой еще не было. У нас в квартире висело круглое радио – тарелка и я любила слушать музыку, особенно классику, оперу, балеты. До сих пор помню многие арии, голоса. Тревожно стало в городе и в семье, когда стали эвакуировать оружейный завод. Подруги говорили, что отцов отправили в приказном порядке на Урал (Ижевск. Златоуст), а также в Куйбышев (сейчас Самара). Некоторые выезжали сразу целыми семьями. А иногда выезжали только специалисты для разворачивания работы по производству оружия в тылу страны. Тульские заво-ды практически перестали работать. На предприятиях оставались единицы людей, в том числе инвалиды. У моей подруги Нины Андреевой, которая жила со мной в одном доме, отца отправили на Урал. Также у подруги Будиной Вали папу отпра-вили в г. Куйбышев, а семью оставили с мамой и бабушкой. Нас тревожили мало по отправке, так как мой папа получил до войны инвалидность по заболеванию сердца. В июле-августе 1941 года уже отправили в эвакуацию старинный тульский оружейный завод, патронный завод, два
металлургических комбината.
Первое необычное событие, которого я тогда не поняла, случилось в сентябре 1941 года. Жителям Тулы предложили
собрать овощи в пригородном совхозе. Раньше этого не было - всё необходимое было в магазинах. Наша семья, как многие другие жители города, каждое утро стали собирать овощи в совхозе и собранное сдавали государству. А за работу нам платили овощами – сколько могли унести, то есть примерно 3-5 кг. Транспорта не было.
Папа месяца два был на трудовом фронте. Он получил даже медаль за трудовой фронт. Их отвезли от Тулы под Курск, где они рыли окопы, траншеи.
Собранные овощи мы сносили в квартиру. У нас не было погребов. Замки на квартиры тоже не вешали. Воровства тогда не было. Когда начались обстрелы города, стекла окон все разлетелись. Мы закрывали окна подушками, но это было почти бесполезно. В 1941 году стояли сильные морозы. Овощи наши замерзли, и все продовольственные припасы практически пропали.
Когда начались мощные обстрелы, наш дядя вывез нас в другой район города Тулы, а до этого мы жили в центре Тулы, в южной части. С юга наступал немец и почти в кольцо взял город. Переехали мы к сестре мамы, Кате Кузовлевой, во дворе которой был дом с убежищем, куда каждую ночь мы большой семьей спускались, прятались от снарядов и от грохота Катюш. Город Тулу мало обстреливали, так как руководство немецкой армии хотело сохранить заводы. Танковая армия Гудериана подошла вплотную к Туле. Даже сейчас старинное кладбище Тулы, огороженное толстой, мощной кирпичной стеной имеет отверстия от пуль и снарядов, мои дети и внук это видели. Из 33 районов Тульской области 27
были под немцами. Немцы заняли металлургический комбинат - завод - известный район Косой горы. Комбинат производил чугун (или сталь). Этот металл отправляли на Оружейный завод. Ясную Поляну тоже захватили немцы. Только в наше время, благодаря выставке в Томском краеведческом музее, которую иници-ировала моя дочь, музейный специалист, я узнала, что предметы Музея Ясной Поляны были в эвакуации в Томске. Также как и Тульское военное училище. Уже после войны мой внучатый племянник, подполковник Гончаров Александр, закончил знаменитое Тульское артиллерийское училище и является военным специалистом – служит в Генштабе России (г. Москва).
15 октября немец подошел к Туле. Я это запомнила потому, что у меня день рождения 16 октября, и мне исполнилось тогда 11 лет. Я уже стала четко осознавать холод, голод, страх. Очень страшно было, когда стала бить артиллерия.
"Катюши" вели стрельбу по врагу. В памяти осталось, что ездили сразу две машины. Они постоянно маневрировали и,
отстреляв, быстро меняли место расположения. Машины мы видели достаточно часто, но не во время боя. Когда они
стреляли, то гул был страшный. Закладывало уши. Стоял неимоверный рев. Земля тряслась. В кино такое показывали, но слишком мягко. В жизни было всё гораздо страшнее. Возможно, машин было больше, но мы видели только две машины
вместе. Хорошо разглядела я "катюшу" уже после войны, когда ее установили в Туле на постамент возле патронного завода. Внешний вид "катюши" я ещё в войну хорошо запомнила и помню: верх "катюши", когда она не стреляла, всегда
был зачехлен. Конечно, когда я увидела "катюшу" после войны, то испытала глубокие чувства радости, горечи, памяти о
прошлой страшной войне.
Немецкие самолеты часто летали над Тулой. Они сбрасывали листовки, но почти никогда не бомбили. Скорее всего, они
рассчитывали захватить город со всеми его оружейными заводами и металлургическим комбинатом. Самолёты летали
иногда так низко, днем, что мы видели немецких летчиков. Листовки, которые они сбрасывали, мы боялись читать. С этим было очень строго. Это
было страшно, ещё страшнее было, когда я впервые попала под настоящую бомбежку в ноябре 1941 года. В тот день мы шли встречать маму. Она ходила по делам к сестре Тосе, которая служила и практически жила в госпитале. Мы втроём – я, одиннадцати лет, брат Володя и двоюродная сестра Люся (оба моложе меня на два года), шли навстречу маме и
встретили её около Арсенала, где размещались склады оружия. Было часа 4 дня и, как по расписанию, появился немецкий самолёт. Мы остановились, стали смотреть. Думали, что он, как всегда, бросает листовки. Мы даже не поняли, в какой
момент взрослые люди бросились гасить «зажигалки». Мы, дети, стояли, разинув рот, а потом немец сбросил бомбу. В
ушах зазвенело, в глазах потемнело, раздался страшный взрыв. Содержимое бомбы полетело за нас. Мы оказались почти в эпицентре взрыва. Попадали. Нас оглушило.
Кто-то потерял сознание. Не знаю, когда и как мы пришли в себя, как бросились куда-то бежать.
Помню только эту жуткую картину: мама кричит, нас зовёт, а мы в панике всё бежим. Только к вечеру все собрались у
тети Кати, а наша мама сказала, что теперь она понимает, как теряют в войну детей.
После войны я часто слышала и видела в кино, как взрослые люди и дети гасили «зажигалки». Для меня это было
достаточно привычно. Мы, дети и взрослые, дежурили по графику, по ночам. У нас был свой инвентарь: ведро, лопата,
песок, лом. Мы дежурили по ночам, гасили «зажигалки», и не считали это подвигом. Это был наш долг. Фильм «В 6 часов вечера после войны» показывал, как женщины там гасили зажигалки. Точно так это было и у нас. К звону, шуму, когда
бьют зенитки, мы к тому времени уже привыкли. Все тряслось, а мы уже стали почти спокойно засыпать по ночам. Во
время войны как -то мобилизуешься. Были изможденные, голодные, но не болели простудными заболеваниями. Зато все переболели
чесоткой. Негде было помыться, и не было мыла, а чесотка очень заразная. В период нынешней пандемии об этом стоит
вспомнить, и надо чаще мыть руки. Я запомнила, как нас лечили: в больнице медсестра густо намазала нас ярким желтым лекарством. Потом мы в таком виде шли по городу. Было неудобно, но потом зараза вся прошла. Врачи работали очень оперативно, грамотно, спокойно, и, несмотря на то, что мы пришли без родителей, нас полечили и отпустили.
Наша семья страдала от того, что у нас не было никого из родных в селе. Есть было нечего. Мама продавала наши
довоенные вещи. Для этого она пешком ходила в село. Там обменивала на продукты. Осенью 1941 года голодали страшно. Ещё не были введены карточки, магазины не работали, а запасённые овощи замёрзли. Мы мороженую картошку варили,
добавляли чуть муки, если она была, делали лепешки и ели. Они были сладковато-приторные. Есть их было противно. Рот слипался, но появлялось ощущение небольшой сытости, правда, ненадолго. Нам
повезло, когда наша мама с дядей (он потом ушел на фронт и погиб, танкист) сходили на линию фронта и нашли
УБИТУЮ ЛОШАДЬ. Они принесли свою добычу домой, потом варили. Чаще всего делали похлебки. Мяса в них было
немного – не помню, чтобы мы его ели, но в похлёбке мы чуяли мясной вкус.