Воспоминания. Часть 2. Эвакуация от Волги до Томи
От модератора: При публикации мы позволили себе исправить орфографию и пунктуацию, но сохранить стилистические особенности текста и авторскую лексику.
НА ВОДЕ И БЕЗ ВОДЫ
Василий Власович Салий. 1946 г.
Вторая половина октября месяца. Стоят ясные, сухие, прохладные дни. От причала речной пристани Сталинграда отошёл небольшой пароход «Пётр Старостин». Этот рейс для него оказался необычным. На буксируемой им барже уезжали более трёх тысяч учащихся ремесленных училищ города Одессы, с Заболотного и других областей Украины. Волга гостеприимно встретила своих путешественников. Её встречные волны, подгоняемые тихим ветром, спокойно и мерно катились за бортом. Берега реки манили наш взор неповторимой красотой своих осенних красок. Мы уезжали из города, которому впоследствии суждено было стать ареной величайшей исторической битвы, положившей начало заката пресловутой славы гитлеровской военной машины. Мы оставляли город, непокорённые развалины и пепелища которого заставили гитлеровских вояк и их прихвостней задуматься над тем, удастся ли им вообще унести свои ноги с просторов России, с земли, на которой их заправилами была обещана им лёгкая и скорая победа. Мы оставляли город, улицы которого были сплошь заполнены беженцами - в ночное время лишь проезжая часть дороги не занималась спящими женщинами, детьми, стариками. В каждом из зданий были расквартированы раненные бойцы и командиры Красной Армии, раненные в боях на дальних подступах к городу. «Пётр Старостин» держал курс вверх по Волге. Кто в свои школьные годы не помышлял видеть великую матушку-Волгу? А кто мог предполагать, что когда-то эта великая станет частью нашего слишком трудного пути с просторов солнечной Украины в далёкую, неведомую Сибирь? С первых дней нашего путешествия судьба не баловала нас. Нашим уделом были не самые тяжкие испытания, но трижды был счастливее тот, кому в свои пятнадцать лет не пришлось идти навстречу множеству нерадостных неизвестностей. И, уходя, словно боясь оглядываться туда, где родился и рос, и стал понимать, что улица, по которой бегал и играл, школа, где учился, речка, где купался и поля, где пастушечьи босые ноги так часто и усердно колола стерня, и нивы хлебов, что тянулись без конца и без края, и манящий запах зеленых лугов, цветущие сады по весне с их обилием плодов по осени – всё это был его дом. Только здесь, на Волге словно тисками мысль сжимало сознание, что всё так дорогое памяти детства, так неожиданно и бесповоротно оборвалось. И вчерашние дети по воле войны сегодня должны считать себя взрослыми. Вечерние сумерки и холодный ветер заставили всех спуститься вниз, в трюм баржи. Было очень тесно и неуютно: не только прилечь, но и сесть было негде. Можно было только стоять. Значительно повезло тем, кто занял места на балках внутреннего крепления баржи. Но спящими они могли упасть на тех, кто были внизу, на полу баржи. С трудом пополам, кое-как устроились – кто стоял, кто сидел. Отдельные даже лежали. Части ребят места внутри баржи вовсе не досталось. Им пришлось остаться на палубе. Неудобство нашего положения дополняла темнота. Лишь луна и звёзды через открытый люк баржи посылали к нам свой слабый свет. Постепенно устройство закончилось. Сгустившаяся темнота и мерный плеск волн за бортом баржи настраивали на спокойствие. Прекратилась возня и шум, стало тихо. В наступившую паузу тишины, словно рождённый молчанием с балки перекрытия баржи прорывается возглас: «Что вы, братцы, приуныли?» Эти слова лишь на миг нарушили тишину. Снова стало очень тихо. Слышно лишь, как поддувал ветер и о борта баржи плескались волны. И снова прежний голос, нарушив тишину, теперь уже запел песню, словами которой он ранее прерывал тишину.
В начале нестройно, а затем входя в ритм, в пение подключилось много голосов, и слова песни неслись на простор ночных берегов, туда, где когда-то они родились. Песню петь закончили, и каждый толи предался своим воспоминаниям. Быть может, его мысли увели в даль дела Сталина – и в барже снова воцарилась полная тишина. Но снова ненадолго неугомонный прежний голос произнёс: «Песню спели замечательно. Наш путь продолжается. И, возможно, кто-нибудь когда-то напишет о нашем путешествии. А сейчас…». Немного помолчав, он запел: «Ревела буря, гром гремел». И словно ожидавшие новой песни, множество голосов поддержали запевалу – их песня, стройная и величественная, понеслась по волнам великой реки, и где-то в дали отозвавшись эхом в ночной тишине, утихала на дремлющих берегах засыпающей Волги.
Чем дальше продолжался наш путь, тем просторнее становилось на барже, так как учащиеся многих училищ оставались во встреченных городах. Нас, училища Одессы и села Заболотного, Волга приютила на одиннадцать суток. Наше положение становилось всё труднее и труднее. Усиливался холод, по Волге пошла шуга. Ас питанием дело дошло до крайности – последние дни нашего путешествия были сто-сто двадцать граммов солёной рыбы (мелкие карасики). На следующий день десять-пятнадцать граммов сливочного масла и чайная ложка манной крупы. Воды за бортом было много, но набрать её было не во что. О хлебе бродили лишь сладкие мечты и воспоминания. Только теперь дошёл полный смысл слов, сказанных седым стариком на дороге, у села под Бершадью, когда дым горевшего хлеба застилал обширную равнину поля. Мы проезжали мимо многих городов. Наши пароходы либо сменяли друг друга или у их пристаней пополняли запас топлива, без получения для нас какого-либо продовольствия. Мы продолжали свой путь дальше.
На десятый день пути ранним утром впереди показался залитый электрическим светом большой город. Это был Ульяновск.
В ДАЛЁКУЮ, НЕВЕДОМУЮ СИБИРЬ
Сам факт прибытия в большой город предвещал длительную остановку и возможность решения в какой-то мере вопроса с нашим питанием. Поставив нашу баржу на якорь у противоположного городу берега, пароход оставил нас и ушёл к пристани. Ещё в Сталинграде баржа и судьба её обитателей были препоручены Николаю Петровичу Плаксионову – мастеру группы мотористов училища Одессы. Со Сталинграда только он один остался с нами на барже и сопровождал нас. Остальные мастера и вся администрация училища из Зугресса до Ульяновска уехали на поезде. Своей простотой, посильным в нашем положении вниманием и заботой о нас, решительной распорядительностью, и, пожалуй, больше всего – умением располагать к себе людей – Николай Петрович заслужил исключительное расположение к себе находившихся на барже «ремесленников». И только это уважение помогло ему управлять нами в очень трудном нашем положении. На ушедшем к пристани пароходе Николай Петрович уехал в город. Но, как показало время, он ещё трижды уезжал туда и возвращался обратно напоминал кому следовало о нашем существовании. Но каждый раз кроме заманчивых обещаний поправить наши дела, помочь нам, за весь, казалось, самый длинный в нашей жизни день, мы ничего так и не дождались. В хаосе наших ожиданий и надежд день близился к своему концу. Приближался вечер. Под нашими ногами оставалась палуба баржи, вокруг – вода, вблизи – берег и множество суетящихся людей, занятых своими делами. Нам по-прежнему никто не уделял никакого внимания. На смену длинному и холодному дню подошёл вечер. Голод оборвал всякое наше терпение – из трюма баржи кто- вынес кучу рогожки и подожгли её на палубе. Чёрный дым как завеса накрыл палубу и создал вид пожара. Пожарники в этот момент не дремали. Они незамедлительно уделили нашей барже своё профессиональное внимание. Сильной струёй холодной воды с пожарного катера они залили сначала рогожку, а затем – не только тех, кто находился на палубе, но и тех, которые были в трюме. И мы в дополнение к голоду, мокрые и холодные, все были загнаны в трюм. Улеглись кучками, согревшись теплом своих тел уснули. Сильная струя холодной волжской воды не всех уразумила искать укрытие в трюме баржи – несколько ребят, а с ними и одна девчонка прыгнули в объятия холодной волжской купели. До берега они не добрались – их пыл немедленно остудили те же пожарники – они выловили из воды смельчаков и вернули их на баржу. Не запомнились имена смелых ребят. А девчонкой была ныне проживающая в Одессе по проспекту Гагарина 16/4-40 – Коломеец Надежда Викторовна. Под утро царство нашего сна нарушил подошедший и ударивший о борт баржи катер. Он подтянул баржу к причалу и тут же началась выгрузка. Большинство ребят и девчонок шли сами. Нескольких – вели. Отдельных, совсем обессилевших, на берег унесли на руках. Спящий Ульяновск встретил нас холодным утром. Везде лежал обильный снег. Недалеко от берега у хлебопекарни двое мужчин грузили в хлеборазвозку хлеб. Кому принадлежала развозка – было неизвестно. Но некоторые наши ребята, наверно, лишились бы права считать себя «одесситами», если бы в один миг не «помогли» двум грузчикам опорожнить от хлеба развозку. Всё было сделано в считанные минуты, и виновников, как таковых, в один миг как ветром сдуло. Нас поместили в холодные товарные вагоны, из которых только что была выгружена пшеница. Кутаясь от холода кто во что мог, мы выковыривали из щелей углов вагонов зёрна пшеницы и ели их. Нашему занятию очень мешала темнота. Замерзали руки. И снова, как на барже из рогожки, теперь - на полу вагонов из лежавших вблизи наших вагонов пачек досочек мы зажгли костры. И на этот раз не только пожарники, но и милиция – оказались на месте – пинками и кулаками всех нас вытолкали из вагонов. Костры потушили, и, чтобы избавиться от назойливых «гостей» наш эшелон немедленно отправили на товарную станцию, расположенную на почтительном расстоянии от города, где мы простояли несколько часов. Земля – не вода. За время стоянки у крестьян близлежащего селения в обмен на свои вещи мы выменяли кое-какое пропитание. Таким образом, каждый по-своему мало-мальски подкрепился. Наконец, наш паровоз даёт отправной гудок. Все быстро погрузились в вагоны, и поезд тронулся. Привыкшие к стоянкам и движению, никто не интересовался, да и кто мог нам ответить, куда мы поехали. Проехали по большому железно-дорожному мосту. Недоброжелательно встретивший нас Ульяновск остался позади. На первой остановке за последние семь дней нам первый раз дали по четыреста граммов хлеба. В пути для отопления своего подвижного жилья мы стали обзаводиться железными печками-времянками за счёт стоявших на путях временно пустовавших теплушек. Уголь брали из вагонов стоявших на станциях товарных составов.
После короткой первой остановки наш поезд тронулся. И как показало время, теперь мы поехали капитально. В день годовщины Октября подъезжаем к Уфе. День стоит солнечный и холодный. По улицам с флагами проходят демонстранты. В честь праздника нам выдали по двести пятьдесят граммов хлеба. Выдали и на этом успокоились - теперь колёса вагонов как раньше дно баржи и вода Волги – отделяли нас от земли. Сначала от голода нас спасали частые остановки с их базарчиками и торговками. Но вскоре остановки стали отнимать только время, так как двери наших вагонов снаружи были закрыты и выйти из вагонов было невозможно. Голод – не тётка. Во многих случаях он принуждает переступать границы неположенного, и в «награду» за допущенные отдельными ребятами вольности, нашему эшелону с закрытыми у вагонов дверями стали частично давать «зелёную улицу». Позади остались Ульяновск, Уфа, Челябинск, Петропавловск, Омск, Новосибирск, Тайга.
КОНЕЦ ДЛИННОГО И ТРУДНОГО ПУТИ
Морозное раннее утро. Поезд подходит к небольшому, засыпанному снегом деревянному зданию вокзала и останавливается. Паровоз, словно прощаясь, дал сигнал и ушёл, оставив наши вагоны на первой линии у посадочной площадки. Эта площадка оказалась последней остановкой и конечным пунктом нашего длинного и незавидного путешествия. Все ещё спали, когда неожиданно открыли двери вагонов, и была дана команда: «Приехали, выходи!» Это неожиданное, но давно ожидаемое указание быстро подняло всех на ноги. Но выйти из вагонов нам было не так просто – холод забирался под нашу несибирскую одежду, мороз сковывал движения, обилие снега и висевший в воздухе густой снежный туман не предвещали для нас ничего хорошего. Но само понятие «приехали» привело всех в движение. И теперь уж многих заинтересовало – а куда приехали?
Под крышей здания засыпанного снегом вокзала просматривалась надпись «Томск-2». Только спустя некоторое время, когда удалось посмотреть карту, нам стало ясно, что судьбе нашей угодно было забросить нас туда, где по рассказам наших школьных учителей – в зимнее время от мороза птицы на лету замерзают и трескаются деревья. В начале нашей эвакуации предполагалось, что оставляем мы родные места наши временно, на неделю-другую. Мысленно допускали – не более, чем на месяц. Но время распорядилось нашим предположением по-иному. Предполагаемые «неделя-другая, не более – месяц» для всех растянулось на долгие четыре года войны, для отдельных – на всю ихнюю жизнь.
В день нашего приезда в Томск 27 ноября 1941 года, нашим временным жилищем оказался изолятор по улице Вокзальная, 50. Снова теснота, нет воды, разместились как на барже – на полу. Помещение отапливалось очень плохо и холод, казалось, неотступно везде преследовал нас. С питанием в Томске по сравнению с Волгой и железной дорогой, мы попали, как говорят, «к богу за пазуху». Вода была в водопроводной колонке возле нашего дома, но из-за отсутствия у нас такой посуды, как ведро, воду нам из колонки не отпускали. По старой памяти мы шли на вокзал, и там брали воду из кранов паровозов, где было написано «Отравлено!» Правда надпись оказалась не так уж опасной, как её следовало понимать, так как за время двухнедельного пользования этой водой никто из нас не ощутил признаков отравы. Последние дни нашего двухнедельного карантина нам пришлось ходить в столовую. Расстояние было небольшим. Всё было сравнительно терпимым. Но мороз везде и всегда не давал нам покоя. И не только потому, что мы для Сибири были мерзляками с юга, а больше потому, что наши форменные фуражки вместо шапок, хромовые ботинки, рубашки, брюки и шинель, выданная нам в училищах Украины, не обладали способностью защитить нас от тех сильных морозов, что стояли в зимы с 1941 по 1942 годов. Забегая немного вперёд, следует отметить, что на протяжении всех военных лет, как мы, «ремесленники», так и многие эвакуированные москвичи, в полной мере ощутили на себе силу того мороза, от которого «птицы на лету замерзают и трескаются деревья». После изолятора нашим жильём оказалось небольшое каменное здание, находившееся в несколько десятков метров от эвакуированного из Москвы подшипникового завода. Это здание на скорую руку было приспособлено под общежитие нашего теперь преобразованного ремесленного училища № 2 города Томска. В общежитии только узкие проходы разделяли друг от друга построенные двухэтажные нары. На нарах - видавшие виды набитые соломой матрасы, простыни, подушки и одеяла. Нары ребят от нар девчонок разделяла имевшая два проёма стена. Отапливалось общежитие в основном по принципу «самообслуживания». Топили тем, что приносил каждый, приходя с завода. Носить пришлось недолго. Носили с завода «топливо» не только мы, москвичи – тоже, и доносились до того, что на заводе не осталось даже щепок деревянных. Наступил 1942 год. С ним пришла наредкость холодная зима. Отсутствие надлежащей одежды и обуви, плохо отапливаемое общежитие, холодные, плохо приспособленные для производства цехи – здание бывших конюшен и гаражей военного городка – заметно ухудшавшееся положение с питанием, превращали наш рабочий день и отдых в тяжёлое время. После окончания смены каждый спешил из цеха в общежитие, чтобы, попав на нары, порой даже не раздеваясь, сразу уснуть крепким сном. Из имевшихся в общежитии двух печек топилась в основном только одна, та, что находилась в дальнем углу. Этот угол в вечернее время часто превращался в своего рода агит-площадку, где проводилась информация, читка газет, и даже эстрадные представления своих доморощенный «артистов». Был очень важен тот факт, что в столь трудных условиях из глубины юности вчерашних детдомовцев пробивались удивительно живучие таланты неунывающей молодёжи. В кузнечном цехе работали два друга – Гриша Неведомый и Володя Остапкин. Они, как и все – имели имена и фамилии, но их никогда никто и нигде не называл инакше, как «Дед» и «Тяпа». «Дед» хорошо играл не только на ложках, но и на любой формы деревянных чурках. Он очень хорошо плясал. Он был среднего роста, коренастый. Его неизменный партнёр «Тяпа» выделялся тонкой высокой фигурой. Он был виртуозным игроком на гитаре. Ко всему – оба они замечательно пели, be; если наши «артисты» играли и пели, или под свою музыку пускались в пляс, то слушавшим и смотревшим было, что слушать, было, что смотреть. Слушавшие и смотревшие всегда оставались благодарны своим весельчакам, которые вносили в жизнь жильцов нашего общежития то сильное и живучее настроение, перед которым становились бессильными усталость, холод и многие другие капризы жизни. Угол н вмещал желающих смотреть и слушать. Поэтому взор и слух всех находившихся на нарах были обращены в его сторону, и во время представлений часто общий смех и возгласы восторга заполняли всё помещение. Помнится вечер, когда в этом углу в газете «Комсомольская правда» читали рассказ «Таня» и следующий вечер, когда «Таней» называлась бесстрашная Зоя Космодемьянская. Мы часто бывали в клубе завода. Смотрели кино, слушали лекции, всегда и на все мероприятия, проводившиеся в клубе, людей приходило больше, чем вмещал зрительный зал. Так проходили дни, недели, месяцы. С фронтов войны приходили неутешительные вести. И, как отзвук дел фронтовых – перед коллективом завода постоянно стояла задача – сегодня работать лучше, чем вчера, а завтра – работать лучше, чем сегодня. И её решали – итог работы завода, хотя и медленно, но неуклонно рос ежемесячно.
Пришла пора, когда зима, хотя и неохотно, стала уступать место весне.
1 мая 1942 года.
Вместо привычной первомайской демонстрации работавшие коллективы всех цехов прямо от станков пришли на митинг на площадку, что была между цехами на территории завода, где сейчас построен блок цехов автоматного, шлифовального, термички. Как непохожим оказался этот день на день первого мая 1941 года. На площадке стояла имевшаяся в то время на заводе единственная грузовая машина. На ней – накрытый красного цвета материалом небольшой стол. К бортам машины были прикреплены флаги. Было тепло и очень сыро. Везде – талая вода, остатки сырого снега, смешанного с землёй ногами собравшихся, образовали непролазное месиво. Митинг был коротким. В числе немногих выступавших директор завода товарищ Эдельштейн, напомнив о нависшей над страной опасности, немного остановился на достигнутом, призвал собравшихся и в их лице – весь коллектив завода – как можно больше давать стране наших, сибирских подшипников. Своё выступление директор закончил словами: «Товарищи! Немного отдохнули – теперь – с новыми силами – за работу!» Да, митинг был коротким отдыхом и зарядкой сил для продолжения прерванной праздничным митингом работы.
Об этих же событиях воспоминания другого работника ГПЗ-5 В. Кузина