Советские немцы – «наказанный народ». Интервью с Флорентиной Зауэр. 1996 год. Часть 2.
Интервью с Флорентиной Зауэр, 1996 год, Часть 1
ЯКОВЛЕВ: В 1955 году, т.е. через два года после смерти Сталина?
ЗАУЭР: Нет, в 1954-м, наверное, потому что мы на Плотбище жили. Или в 1955-м? Не знаю. Потому что у нас старшая дочь и сын попали под комендатуру, а третий сын не попал под комендатуру. А эти все были под комендатурой. Вот так.
ЯКОВЛЕВ: Понятно. Может, ещё что вспомните?
ЗАУЭР: А что вспоминать?
ЯКОВЛЕВ: Жизнь длинная, а мы всего 10 минут поговорили.
ЗАУЭР: О, боже мой, это всё вспоминать… Можно книги писать…
ЯКОВЛЕВ: Можно книги писать. Вот поэтому и надо [вспоминать].
ЗАУЭР: Я всегда говорю: «Если мне свою жизнь выложить, что я пережила, это страшно, это страшно».
ЯКОВЛЕВ: Мы же сегодня с Вами говорили. Надо, чтобы внуки знали вашу жизнь. Надо, чтобы знали. Тогда больше и Вас любить будут, и свою жизнь больше любить будут
ЗАУЭР: Нет, они не понимают это. Нет.
ЯКОВЛЕВ: А потому, что сами не прожили. Так пусть хоть Вас послушают.
ЗАУЭР: Я же говорю… Когда мы рыбачили. Это вот: ставили атармы на Шутеровской старице, нам не хватило уже места на старице. Потом атармы снесло, надо ехать в Тайзаково. А у нас обласки [лодки-долблёнки – Я.Я.] были такие гнилые, [большие] щели, [крутятся под нами] как живые. Сели в обласки, поехали… По Оби лёд несет.
ЯКОВЛЕВ: Весной?
ЗАУЭР: Весной, да. Лёд несет. Под воду-то [вниз по течению] хорошо ехать. До Тайзаково почти что доехали, там затор, почти что как дома [в высоту льдины] наложены. Надо на воду [против течения] ехать, опять туда, это 6 км по Оби подниматься. Я никогда не думала, что я оттуда [живой] вылезу. Я всё представляла себе, как будет сперва вода холодная [когда я буду тонуть].
ЯКОВЛЕВ: Тонуть будут все.
ЗАУЭР: Тайзаковский говорил бригадир: «Я только наблюдал за Валюшкой – как она переживала, сидя в обласке». Все были в лодке, а мы двое в обласке.
ЯКОВЛЕВ: Валентина Михайловна, а обласки кто делал? Ведь вы же не умели, вы же не из Сибири. Обласки-то сибиряки делали.
ЗАУЭР: Когда мы приехали, там было уже это, в колхозе. Лодки были, долблёнки, всё там было. Мы и воду не видели. У нас же на Украине...
ЯКОВЛЕВ: А тут сразу на рыбалку попали, на реку.
ЗАУЭР: Посадили нас в обласок, отпихнули, хочешь жить – выплывешь.
ЯКОВЛЕВ: И научились.
ЗАУЭР: А куда деваться?
ЯКОВЛЕВ: Вы и сейчас можете на обласке уехать?
ЗАУЭР: Я хоть на чём уеду. Я всё прошла. Я вот и деду говорю… У меня дед половины этого не делает. Я пахала, я боронила, я сеяла… Я всё-всё могу делать. Всё.
ЯКОВЛЕВ: А в Саровке коменданта не помните? Фамилию? Какой он был? Вообще в Саровке была комендатура?
ЗАУЭР: Да-да. Конечно. Я забыла.
ЯКОВЛЕВ: А сколько раз, как вы отмечались?
ЗАУЭР: Каждый месяц.
ЯКОВЛЕВ: Каждый месяц надо было сходить и отметиться? А если куда-то съездить нужно?
ЗАУЭР: Пропуск. Когда тут уже жила, если мне к сёстрам надо съездить, надо идти пропуск брать.
ЯКОВЛЕВ: А если, например, жениться или замуж выходить не за ссыльного, а за местного?
ЗАУЭР: Всё равно в комендатуру надо этот перевод, хоть за кого. Мы же под комендатурой были.
ЯКОВЛЕВ: А как вот местное население к вам относилось, когда вы переехали?
ЗАУЭР: Которые – ничего, люди ведь всякие.
ЯКОВЛЕВ: Люди ведь всякие бывают.
ЗАУЭР: Люди есть и дураки же. Которые – ничего, жалели, которые – очень жестокие.
ЯКОВЛЕВ: А вот те, которые жестокие были, они были из числа местных жителей или тоже спецпереселенцев?
ЗАУЭР: Спецпереселенцы.
ЯКОВЛЕВ: Сами же которые хлебнули горя.
ЗАУЭР: Мы уже тут, в Саровке жили. Я пришла в магазин. Они там собрались. Одна говорит: «Немцы видишь, как поднялись?». А вторая: «Их бы надо опять придавить, чтобы они…».
ЯКОВЛЕВ: Не поднимались?
ЗАУЭР: Да. Я стояла на улице, мне так неудобно было заходить. А ругаться я вообще не могла. Я никогда не ругалась, как некоторые. И вторая [немка] пришла. Я говорю: «Ты слушай, что про нас говорят». Потом зашли. Ну, почему? Там у немцев один парнишка… Вот вроде там девочка была, она хромала. Он её Галиной-Полиной обозвал. [В Саровке слово «Полина» было оскорбительным, синонимом слова «дурочка», поскольку так звали одну повреждённую умом жительницу – Я.Я.]. Я говорю: «Если он её обидел, так надо было к родителям сходить. Ну, зачем всех немцев подряд? Вы же недалеко совсем…».
ЯКОВЛЕВ: В одних землянках почти.
ЗАУЭР: Да-да. Да, всегда будут, господи, и есть люди нечестные.
ЯКОВЛЕВ: Валентина Михайловна, ну, стесняетесь Вы, не хотите спеть. Может быть, какие частушки расскажете? Просто какие в войну частушки были, после войны. Хотя бы так, словами. Тоже сейчас не помнят, не знают молодые ребятишки.
ЗАУЭР: Частушки, которые раньше были, и сейчас поют.
ЯКОВЛЕВ: Всё те же думаете?
ЗАУЭР: Конечно.
ЯКОВЛЕВ: А, вот немецкие песни пели еще или боялись?
ЗАУЭР: Нет, мы пели.
ЯКОВЛЕВ: Ничего не помните?
ЗАУЭР: Помню, я все песни знаю.
ЯКОВЛЕВ: Беда-то в том, что русские песни записывают ходят все. Ведь ссыльные и тут песни сочиняли. Вот у меня тоже записаны песни – те, которые спецпереселенцы уже в Сибири сочинили. Некоторые очень трогательные песни. К богородице обращаются, молитва почти, хотя сами сочинили. Или вот про голод. А немцы вот такие песни на своём, на немецком языке сочиняли или привезённые только с родины пели?
ЗАУЭР: Только с родины. Я таких не знаю. Кому было сочинять? К тому же у нас мужиков не осталось. Одни бабы остались.
ЯКОВЛЕВ: Ну и женщины сочиняют.
В.М Нет, Нет, не было. Мы свои домашние песни пели.
ЯКОВЛЕВ: С Украины которые? А Вы по-немецки читать умеете? Грамотны?
ЗАУЭР: Да. Умею. Да, Я же только по-немецки училась.
ЯКОВЛЕВ: А можно, чтобы 1–2 песни мы записали для Колпашевского музея. Те немецкие песни, на Украине которые пели и которые здесь потом пели, на саровской земле. Просто записать ручкой. Не сейчас, конечно, а когда у Вас будет время. Потому что, я ведь уже объяснил, русские песни остались, а немцы, которые тоже в этой болотной жиже жили, в этих же самых землянках, и ничего не осталось. Это же неправильно. Теперь-то часть истории у Вас украинская, а часть-то сибирская. Большая часть жизни тут прошла. И для сибирской земли, вы уже сибиряки. И немецкие песни, которые на сибирской земле пели, они тоже уже должны знать. Может быть, запишете?
ЗАУЭР: Может быть, когда-нибудь запишу, не знаю.
ЯКОВЛЕВ: Это такой отказ, культурный вежливый отказ. Понятно. А почему? Их ведь тут не знают. А ведь ваши дети их уже не знают, правда? Значит, вы последняя, Вы должны передать.
ЗАУЭР: У нас дети ведь вообще немецкий язык не знают. Они не знают. Вот дочь теперь второй год живет в Германии. Никак не может научиться.
ЯКОВЛЕВ: Учит по-новому?
ЗАУЭР: Никак не может научиться. А вот пока у нас бабушка жива была, свекровь жила с нами, та не умела вообще по-русски разговаривать.
ЯКОВЛЕВ: Это мать Антона Александровича?
ЗАУЭР: Да. Дочь и Антошка ещё последний, тот разговаривает по-немецки, всё, потому что бабушка, а Вовка уже последний, тот в детсад ходил, тот сразу пошёл по-русски. А бабушки не стало, у нас всё стало по-русски. Мы сейчас двое с дедом никогда по-немецки не разговариваем. Дед не умеет вообще.
ЯКОВЛЕВ: Не умеет?
ЗАУЭР: Нет. Я хоть читаю много книжек, так я умею.
ЯКОВЛЕВ: На немецком языке читаете? А почему отказались песни записать? Оставить надо, людям надо оставить. Для Вас не обидно будет, что Вы прожили здесь такую тяжёлую жизнь, и никакого следа не останется, что здесь так тяжело было жить, что здесь вы жили, а ведь всё равно в музее Колпашевском когда-то выставка будет.
ЗАУЭР: Слушайте, а мне кажется даже веселее было, чем сейчас.
ЯКОВЛЕВ: Потому что молодые были.
ЗАУЭР: Может быть. Я сколько раз деду говорю: «Мне бы опять мои года вернулись, я бы опять через это всё прошла, только бы опять здоровье было». У меня такое адское здоровье было. Я могла через огонь идти. Беременна уже была, мешок муки на себе возьму только так!
ЯКОВЛЕВ: Да, сейчас таких нет.
ЗАУЭР: Таких нету. Таких теперь нету. Я сколько раз: на валку [леса] пойдем, там двое мужиков валят… Боже избавь, чтобы они больше нашего сделали. До ночи останусь, но всё равно [больше них сделаю]!
ЯКОВЛЕВ: А нормы какие были, вот на валке, помните?
ЗАУЭР: Помню.
ЯКОВЛЕВ: Какие?
ЗАУЭР: Берёза – 2,5 кубометра метровки надо пилить, на пару – 5,40 надо.
ЯКОВЛЕВ: Так это валка или разделка?
ЗАУЭР: Навалить, распилить, сучки сжечь, расколоть, сложить.
ЯКОВЛЕВ: В смену 2,5 кубометра на человека, 5,40 было на двоих. 2,70 получается…
ЗАУЭР.: А осина – 6 кубометров.
ЯКОВЛЕВ: А осина 6... А пилили двухручкой?
ЗАУЭР: Ну. А чем [ещё]?
ЯКОВЛЕВ: Лучковой?
ЗАУЭР: Нет. Мы это такой пилой. Лучковой только пилили, когда долготьё раскряжёвывали. А метровку уже… Мы по 12 кубометров ставили – понимаешь это, нет?
ЯКОВЛЕВ: Нет. А зачем, если норма была 3?
ЗАУЭР: Да, миленький, надо было зарабатывать. Я с колхоза приехала, там же ни копейки не было. А те [сёстры] жили там, тоже голые были. Я какую копейку заработаю, пойду в магазин. Всем то платье, то курточку, всех одеваю.
ЯКОВЛЕВ: То есть в леспромхозе ещё более-менее можно было [жить]?
ЗАУЭР: Там же получали деньги. А мы в колхозе – нет. Из-за этого я тут была.
ЯКОВЛЕВ: А нормы на вывозке рыбы?
ЗАУЭР: Как план, там же не каждый месяц одинаково.
ЯКОВЛЕВ: Ну, пятидневка вот эта, Вы говорили… Пятидневное задание.
ЗАУЭР: Не каждый месяц неодинаковое. Который надо 5 кг, который – 10 кг. Когда зимой уже меньше дают.
ЯКОВЛЕВ: А Вы круглый год занимались ловлей рыбы?
ЗАУЭР: Круглый год.
ЯКОВЛЕВ: Круглый год – и зимой, и летом?
ЗАУЭР: Круглый год. Вот такой метровый лед. Я, когда приехала, мне 16 лет было. Лёд долбить можно научиться. А мы же его сроду не видели. И вот это 17 м меряешь – и лунку надо долбить.
ЯКОВЛЕВ: От берега? А друг от друга?
ЗАУЭР: Норить. Когда-нибудь видел, как неводят? Но я всё научилась. Ну, это... Мужики выдолбят. Ну, где мне за ними угнаться? Я снимаю всё с себя, в одной косынке, чтобы угнаться. Если я не успею, они мне отметят лунку, они идут до конца.
ЯКОВЛЕВ: Свою норму гнать?
ЗАУЭР: Да. Вот это… Придём домой вечером – вот такой лёд намёрзнет на рукавицах. Они вот так стоят у нас. А сами в чирках [кожаные сапоги на мягкой подошвы без каблука]. Чирки такие…
ЯКОВЛЕВ: Валенок не было?
ЗАУЭР (улыбается): Чирки: головка – там, а тут – товар [ткань] пришитый. А там, в чирках, что? Траву вот это мягкую с кочки рвали, тёплую траву, а больше там ничего не было. Носков-то у нас не было. А ноги до чего замерзнут, что кажется – всё! А потом начнут отходить. Там ломит. А потом они [горят] как в печке. Можно босиком ходить.
ЯКОВЛЕВ: Интересно.
ЗАУЭР: Да. И так [же] руки. Но руки у меня никогда не мёрзли. Мне даже… Я вот снег насыплю – они красные делаются, насыплю снег – растает.
ЯКОВЛЕВ: Слава богу, что природа Вас здоровьем наградила. Потому и выжили.
ЗАУЭР: У меня адское здоровье. Мне бы нормальной жизни было бы, я бы до 100 лет прожила. И тут я замуж вышла. Уже пока третьего ребёнка ни родила, всё на валке работала. И чтобы кто-то меня обогнал, боже как...
ЯКОВЛЕВ: Прямо именно валили?
ЗАУЭР: Валили и крыжевали. Дед на вывозке, а я валила.
ЯКОВЛЕВ: А Вы валили (непонятно)?
ЗАУЭР: Да-да. На речке, а потом с речки сплавляли. Каждые 10 дней кто больше всех процент – 50 рублей премии. Знаешь, как это выгодно было?! 50 рублей премии!
ЯКОВЛЕВ: А что можно было купить в то время на 50 рублей?
ЗАУЭР: Я могла кофту себе купить, платье купить, по 10 руб. метр ткани.
ЯКОВЛЕВ: А 50 рублей это в месяц за перевыполнение плана? Или?
ЗАУЭР: За 10 дней. Больше всех нормы у кого сразу получали за 10 дней.
ЯКОВЛЕВ: Вы получали?
ЗАУЭР: Получали. Всю зиму держали 1 место. Я вообще дурная была. Я всё жалею: хоть маленько бы я берегла себя, может, здоровая была [бы сейчас].
ЯКОВЛЕВ: Неизвестно как ещё.
ОПЕРАТОР: Спойте какую-нибудь песню на немецком языке.
ЗАУЭР: Какую Вам спеть, чтобы интересно было? (Поёт песню). Песня о братьях, встретившихся после 10 лет разлуки. Один другого хотел ограбить, потребовал деньги. Или зарежет. Грудь открыл. А там оказалось фото матери. Так они узнали, что братья. Мать перед смертью дала эту фотографию.
ОПЕРАТОР: А ещё какие знаете?
ЗАУЭР: Я их много знаю.
ОПЕРАТОР: А ещё какую-нибудь напойте. У вас очень хороший голос.
ЗАУЭР: Любовные какие. (Поёт песню). Про охотника. Зайца убил. Убил и говорит: «Жизнь – как сон. Вышел из леса, ружьё повесил: жизнь – как сон».
Ну, хватит.