Память. Часть 2.

Начало   

Белобородово и Северск. конец 1970-х годов. Из фондов Музея города Северска. 

ПОШЛИ-ПОЕХАЛИ В ИГЛАКОВО

       Покатились, полетели школьные годы. Ох, и покатились! Ох, и полетели! Если первый класс запомнился только резким сокращением разгульной вольницы раннего детства и нудными уроками прописи, то второй класс мне предстояло начинать в другой школе. Родитель мой успешно заканчивал возведение собственного дома в Иглаково, и меня с лета переселили на обживание и привыкание к бабушке и деду в этот поселок, где у них была маленькая избушонка. Даже и не полностью избушонка, а половинка домика - засыпушки в самом конце деревни. Но обживаться и обвыкаться мне нужды не было. Родился в деревне и «мужал», так сказать, в той же деревне. Только и разницы, что называлась она поселком «Березки», где округа - лес, болото, озера, река. С деревенскими мальчишками я сдружился сразу и на всю жизнь, как выяснилось впоследствии. Лето пролетало - и не заметишь. Бегали на речку, если пропускали солдаты через КПП лесозавода, но это было далеко, а гораздо ближе и внутри зоны была «лужа на лужке». Это все деревенские так называли небольшое озерцо в конце деревни, сразу за последним домом бабки Ирины. Глубина его была метра полтора в самом, что ни на есть заглубленном месте, но нас это не смущало. Купалась детвора в нем с апреля по сентябрь. А окрест был лужок – огромная поляна с мягкой муравой, всегда готовая принять и футболистов, и горелки, и лапту, и чижа, и чику, и ножички, да и костерок теплым вечером завсегда собирал веселую компанию. Пекли картошку, наворованную без зазрения совести на соседних огородах, рассказывали байки и страшилки и впитывали красоту жизни.

Володя Казин - третий справа в первом ряду.

       А надоедало купаться и загорать, шли в соседний пихтовый лесок - играть в войну. Делились на наших и немцев (причем немцами назначались только через считалку - тот же жребий: надо было перехватывать палку, и кому не доставалось ее захватить – был «немец»). Вооружались простыми палками, неуемная фантазия делала из них и винтовки, и пистолеты, и пулеметы, но особо продвинутые делали себе винтовки из досочек, выпиливали и выстругивали приклады и «дулы», а вместо затвора прекрасно работали оконные задвижки. Особенно ценились для такого дела старинные задвижки - массивные, с большой рукояткой, с круглым набалдашником. Клацала такая задвижка, как настоящий винтовочный затвор. Заместо гранат отыскивали большие комья земли, которые при падении на землю поднимали высокий столб пыли, так похожий на взрыв настоящей гранаты. Но случались удачные дни, когда мы разживались и настоящими взрыв–пакетами. Рядом с Иглаково, сразу за болотом на задах огородов, располагалась воинская часть, полк военных строителей. Уж не знаю, для каких надобностей им и другим солдатам, у которых погоны были красного цвета, иногда устраивали учения на нашем лужке со стрельбой из автоматов холостыми патронами и взрывами динамитных шашек, но для нас это был подарок. Эти самые шашки закладывались офицерами на поле заранее, как правило, с вечера, и нам не стоило большого труда проникнуть на поле и часть спрятанного изъять. "Улов" бывал иногда довольно крупным. Один раз сперли таким образом то ли пять, то ли шесть взрывных приспособ. После такой удачи терпежу не было, и буквально на следующий день большой компанией направились мы в ближайший лесной массив, находящийся за полем, между деревней и ТЭЦ, где и израсходовали все уворованные боеприпасы. Взрывали, бросая просто в кусты, взрывали, бросая в болото, но кульминацией всех взрывов был взрыв связки пакетов. Тщательно обмотав сразу три шашки веревкой, самый старший из нас, кажется, это был «Колюшка», а может, Колька тетки Нюры, выкопал ямку под корнями небольшой сосенки и заложил взрывчатку туда. Поджег запальный шнур и стремглав кинулся бежать за ближайший бугор, где расположились и мы - соучастники и зрители в одном лице. Через несколько секунд раздался оглушительный взрыв, дерево подпрыгнуло вверх, но, удержанное корнями, рухнуло и завалилось набок. Долго висело в воздухе облако пыли и газа, а мы, оглушенные, но безмерно счастливые, вприпрыжку неслись к месту столь удачного и грандиозного эксперимента. К счастью, такой успех в наших шкодливых рядах был только раз, но пытливый ум покоя не давал безалаберным душам. Поиски других взрывчатых веществ привели нас к простому сварочному «карбиту». Что это за вещество, никто не задумывался, да и дела до этого было мало. Главное, что, соединяясь с водой, оно выделяло газ, который горел, а иногда и взрывался. И, немаловажную роль играло то, что его было навалом на любой стройке. В результате длительных экспериментов была найдена простая схема применения этого самого «карбита». В винную бутылку (опять же не простую, а, в зависимости от требуемого эффекта, от разных вин и напитков) заливалась, где-то на четверть, вода, затем набивалось сено, а поверх сена насыпались крупные куски «карбита». Бутылка затыкалась прочной деревянной пробкой. По первости мы ее обвязывали, чтоб предотвратить преждевременный выхлоп, но после нескольких удачных подрывов убедились, что делать это совершенно необязательно, пробка держится надежно и без обвязки. В таком состоянии это уже не бутылка, а самая настоящая граната. Причем, если взять простую бутылку из-под пива или водки – это ручная наступательная граната, с несильным взрывом и малым количеством осколков. Если взять длинную бутылку от «Фетяски», (такое вино было), получаем взрыв сильнее – это уже оборонительная граната, ну а применив бутылку из-под вермута или шампанского, емкостью 0,8 л, получаем настоящую противотанковую гранату. Грохала она настолько мощно, что, попав в лужу или болото, поднимала столб воды высотой в несколько метров. А для произведения самого взрыва достаточно было поднять бутылку и перевернуть ее вверх дном. Вода соединялась с этим самым «карбитом», выделялся газ, и давление разрывало бутылку. А сено служило разделительной прокладкой до нужного времени. Только снаряженные бутылки надо было таскать строго вертикально, чтоб, упаси Боже, не грохнули они преждевременно. Был такой прискорбный случай на другом конце деревни: у какого-то олуха, не знакомого с передовой технологией, бутылка рванула в руках, и ручонки-то шаловливые посекло. А не воруй чужие технические секреты!

                                                                                                       СТАНОВИЛИСЬ СТАРШЕ
       Но не только войнами и взрывами было наполнено наше счастливое детство. Родители мои обосновались в новом доме, я от бабушки перебрался к ним, но друзья мои остались теми же. Переезд с одной улицы на другую, если только он не был связан с переездом на другой конец села, ровным счетом ничего не менял - я оставался «иглаковским», в пику « монтажницким», обитавшим в бараках рабочего поселка «Монтажка». Однако недоброжелательности среди нас не было. И если происходили драки, то они носили совершенно случайный характер. Такие стычки случались и между своими, ребятишками одного конца деревни, бывали драки и между одноклассниками. В поселке вражды не было, можно было спокойно передвигаться в любой его конец. Всех объединяла школа «Иглаковская», №81. Объединял и клуб «Иглаковский».
       Школа была естественным центром притяжения молодежи поселка. Работавшие там учителя сумели создать такую атмосферу, что молодое поколение - от первоклашек до выпускников - с удовольствием ходило не только на уроки, но и в многочисленные кружки внеклассной работы. В школе проходили танцевальные вечера, работали спортивные секции, снималось самодеятельное кино. А какие проходили походы по просторам родного края! Каждое лето несколько групп выезжали в разные районы страны с туристическими целями. Все было доступно: Алтай и Урал, Красноярские столбы и Бородинское поле, и столица с ее окрестностями. Совершались поездки по крупным городам Сибири. Главным закоперщиком всех этих походов был Владимир Иванович Мацук. Но не только походами занимался Владимир Иванович. Под его руководством пел песни школьный хор, под его руководством выступал музыкальный ансамбль, под его руководством снимались школьные кинофильмы. 
       Да и другие преподаватели были славными и яркими личностями. Школьный коллектив много лет возглавляла Нонна Борисовна Галузо. А Мария Теодозьевна Анищенко, Лидия Яковлевна Кондратьева, Анна Аверьяновна Солдатова, Алла Константиновна Ярушина, Александр Николаевич Коканов и многие другие, чьи имена стерло время, были этим коллективом - были теми, кто дал нам знания, научил премудростям жизни.
       Но не только проказными похождениями и не сильно напряжной учебой было наполнено детство.
       Были летние месяцы. Когда раннее утро заставало веселую ватагу в лодке, которая скользила под самодельным парусом из большой, дырявой простыни, умыкнутой из дома и водруженной на кривую мачту, сооруженную из подручной коряжины, посередине тихой протоки. Легкая волна от смоленого носа неказистой посудины прихотливо колебала зеркальную гладь, в которой отражалось бездонное небо и облака. Они, как большие белые лебеди, покачивались в такт волне и тихо таяли в глубине темной воды. Тишину нарушали редкие пронзительные крики чаек, да мелодичный посвист пичуг в густых зарослях черемухи, тянувшихся вдоль берегов протоки. Но плыть просто так было скучно, и компания, пристав к берегу, разделилась и начала вооружаться. Сбросив лишние одежонки и встав на карачки, мальцы дружно принялись ползать по песчаному берегу и собирать перловицы - ракушки такие, во множестве обитавшие на песчаных отмелях. Это и было оружием. Оружие было опасным. Но до опасности ли было дело, когда кровь играла, когда душа просила боя, и бой состоялся. Пиратская посудина посмела напасть на обитателей прибрежного форта, но форт открыл огонь из всех орудий, и каленые ядра со страшным свистом проносились над смолеными бортами шхуны, а та в свою очередь отвечала залпами своих палубных пушек, и их шрапнельные бомбы смачно шмякались в липкую прибрежную грязь, поднимая столбы песчаной жижи.
       Отчаянные вопли нападавших и не менее отчаянные крики оборонявшихся распугали мирных чаек и ворон, а с поля боя все чаше стали доноситься стоны раненых бойцов. Но вот пальба начала затихать и, наконец, совсем иссякла. Кончились боеприпасы у воюющих сторон, все ракушки были выпульнуты в противников. Только ссадины на стриженых головах, боках и прочих оконечностях напоминали о только что закончившемся, к великому сожалению обеих воюющих сторон, бое. Но и ссадины, и сожаления растаяли во вновь наступившей блаженной тишине. Захотелось есть. За чем дело стало? Спички, как у всяких уважающих себя путешественников, имелись в достатке. Сушняка по берегу протоки тоже. На соседней луговинке рос дикий лук и чеснок, а так же в изобилии щавель, и буквально под ногами все те же перловицы - вот немудрящее меню честной компании. А вот и первые язычки пламени подхватились, затрещали колечками старой березовой коры в качестве растопки и, перекинувшись на толстые ветки сушняка, вспыхнули веселым костерком. Соль, завязанная в уголок, прямо скажем, не очень чистого платка одного из членов кумпанства, придала особый вкус всей немудрящей снеди и позволила быстро насытиться. После обеда совсем расхотелось двигаться, и через несколько минут только легкое посапывание свидетельствовало о присутствии удалых бойцов-пиратов. 
       Солнце медленно стекало к западу, тень незаметно растворилась в прибрежных кустах, и ватага мальчишек, проснувшись, с гиканьем ринулась в прогретую воду. Купались до упору. Уже вода проникла и в носы, и в уши, глаза слезились, но из реки никто не хотел выходить. Однако закат упорно подсказывал, что пора и честь знать, пора. Неторопливо собрав разбросанные по берегу одежонки, загрузившись в лодку, ватага погреблась домой. День прошел.
       Были зимние месяцы, когда позднее утро начала января, отыграв веселую какофонию в блестках замерзшего окна, холодным лучиком пощекотав прикрытые веки, будило мальчишку. Отбрасывалось одеяло. Стремительно производилась помывка. Столь же стремительно съедалась рисовая каша, заботливо оставленная мамой в горячей еще, после утренней топки, печи. Натягивались теплые стеженые штаны, свитер и телогрейка - незаменимая повседневная деревенская одежда, боец к бою был готов. Минутное дело схватить лыжи, защелкнуть замок входной двери, сунуть ключ в застреху - и ты свободен. А за воротами уже нетерпеливо поскрипывают лыжами твои дружки, братишки Иглаковы - Толька (по кличке Антон) и Колька (по кличке Пашка), да Гошка Спесивцев. Вот и вся компания. Маленькая, но дружная.
       Свистнули полозья лыж, взметнулись снежные клубочки из-под лыжных палок, и кавалькада заскользила с сугроба на сугроб, минуя деревенские улицы, прямо по огородам, с легкостью преодолевая плетни, почти полностью засыпанные снежными валами. Ребятня направилась к деревенской бане, где на ее задах находился довольно глубокий овраг с покатыми склонами, приспособленными к катанию на лыжах. Быстро достигнув цели и несколько раз скатившись по тем склонам, дружканы заскучали. Уж больно маленькой была та горка - только для малышни. Собравшись в кучку, ткнувшись нос к носу, посовещались и приняли решение бежать на увал.
       Увал – это крутой яр, располагавшийся чуть выше деревни Иглаково, против течения реки. Вот там была гора - так гора. Не всякий взрослый рискнул бы скатиться с нее, да что там скатиться, просто спуститься - и то было страшно. Крутой, отвесный в самом верху яр, позволял лыжнику, рискнувшему его одолеть и сумевшему это сделать, катиться далеко-далеко в сторону реки, постепенно уменьшаясь в размерах и почти исчезая среди пойменных зарослей. Возможно, это было по той причине, что лыжня спуска прокладывалась строго сверху вниз, по прямой, затем основательно раскатывалась, и встававший на нее смельчак разгонялся до совершенно сумасшедшей скорости. 
       Но не многим удальцам покорялась эта горка. Сколько лыж было переломано на ее склонах, сколько синяков и ссадин посажено на отчаянные головы ее покорителей, да и руки-ноги ломались на ее необузданных спусках. Но тем и привлекателен был увал. Я бы даже написал так – «Увал». Это уже было маленькой местной легендой. Вот туда-то и направлялась дружная ватажка наших лыжников. Готовилось «крещение» новичка.
       Привычный кататься на равнине или маленьких покатых горках, мальчишка не представлял себе, что такое «Увал», и, кичливо преумножив свои способности, поддался на эту подначку. Весело улюлюкая, наперегонки, ребятишки быстро достигли цели. И только тут, встав на самую кромку «Увала», наш герой понял, куда он попал. Но ходу назад не было. Его более осведомленные дружки, не раз бывавшие здесь, и даже спускавшиеся по этим склонам, выжидали, пропуская новичка вперед. Всем своим видом они как бы говорили:
- Давай! Двигай! Чего приуныл? Спужался?
Но и ему видно было, что они сами боятся, однако и то он понимал, что первым предстоит быть ему.
       Что ж! Делать нечего, надо ехать.
И, собрав все свое мужество в мальчишеское сердце, сжавшись - и в прямом и в переносном смысле, он перевалил через кромку «Увала». Душа его ухнула в пятки вместе с телом, ухнувшим в пустоту. Скорость нарастала с ужасающей быстротой, снежинки, словно маленькие пульки, вонзались ему в лицо, мешая смотреть вперед. Земля ушла из-под ног. Стремглав пролетев отвесный склон, маленькое тельце на переходе к пологому спуску было придавлено неведомой силой к лыжне, ноги подкосились, и незадачливый лыжник рухнул в сугроб. На секунду действительность покинула его, он погрузился в серую мглу. Но это был, к счастью, только снег - он, как мягкая подушка, принял на себя всю силу падения.
       Вставать не хотелось. Было больно и стыдно. Больно от падения, а стыдно от своего бахвальства перед горой. Но, где-то в глубине, в самых затайках мальчишеской души, нарастало упрямство. Оно крепло и подталкивало встать и лезть на гору - и опять, и опять стремиться вниз по ее неподатливым склонам. 
       Поднявшись на ноги, пацан внимательно пригляделся к своим, более опытным в спусках с этой кручи, друзьям. Он отметил одну особенность: скатывавшиеся с горы ребятишки начинали спуск, плотно сжавшись в комочек, и распрямлялись только в самом низу, уже на горизонтальном участке, где, встав во весь рост, весело катились по ровной и прямой лыжне.
       Еще не понимая до конца этого приема, но уже вооруженный им, мальчишка поднялся на склон и, на секунду замерев на переломе, снова ринулся в пустоту. Но на этот раз он вел себя иначе, чем при первом спуске. Его тело было сжато как пружинка, почти сидело на лыжах, плотно сощуренные веки позволяли контролировать спуск, и когда лыжня стала переходить из почти вертикального положения на крутой склон, он напрягся, ноги спружинили, погасив центробежную силу, и гора была побеждена. Теперь только частое мелькание кустов, да веселый свист в ушах говорили о скорости. Но она была знакома и не опасна.
       Да и гора из «Увала» превратилась в просто увал, спуск следовал за спуском, даря радость победы и над горой, и над собой. Радость от победы над собой была даже большей. 
       Но зимнее солнце, стремительно прочертив над горизонтом свою коротенькую полоску, нырнуло в вечернюю хмарь. День прошел.
       И день прошел, и еще, и много дней прошло, и первые восемь лет школьных пролетело как-то незаметно, но они пролетели, и мы, выпускники деревенской школы, стали на распутье - а что же дальше? Оказавшись на первом пороге взрослой жизни, многие пошли работать, кто-то поступил в техникум, а несколько человек, моих соучеников, и я вместе с ними поступили на продолжение обучения в новую, городскую, школу №197. 
       В те времена шло массовое строительство городского жилья, люди из бараков и частных халуп переезжали в город. Заселялись целыми микрорайонами. Под эту кампанию и мои родители решили перебраться к благам цивилизации, дом в Иглаково продали и переехали в новый район у кинотеатра «Комета». К случаю и новая школа моя оказалась рядом, да вот поучиться в ней не довелось мне как следует. Встретила она нас, пришло-деревенских, как-то не очень гостеприимно. И если со своими соучениками мы нашли общий язык буквально через пару-тройку обоюдных мордобитий, то с учителями этого не произошло (ну не мордобитий, конечно, а общего языка, хотя и первых тоже не было). Во всяком случае, у меня - точно. Однако на этом мои школьные годы закончились, выгнали меня из школы - поставили около десятка двоек подряд за мою любимую химию и указали на улицу. Батяня мой, оценив ситуацию, коротко сказал: «Не хочешь учиться - хрен с тобой! Но на шее у нас с матерью сидеть не будешь. Иди. Работай!».

                                                                                                         УЛЕТЕЛО РЕБЯЧЕСТВО
       И пошел я работать, и пошел - и на всю жизнь, до самой до пенсии. Конечно, работник из меня в то время был аховый. Да и что можно требовать от мальца в 16 лет ? Но производство - это не детский сад, оно учило дисциплине, учило как раз тому, чего в прошлой моей жизни было явно недостаточно. В первые два года довелось мне поработать и дорожным рабочим (чистили кюветы, асфальтировали дороги, даже цветы садить на клумбах приходилось), и электриком (монтировали освещение зданий, охранную сигнализацию ставили, даже трансформаторы ремонтировать случалось), но самый яркий и самый длинный отрезок моей жизни связан с работой на СХК. Мне еще и 18 лет не исполнилось, когда я пришел работать на 5-й объект СХК. Приняли меня учеником помощника машиниста турбины на АЭС-1. Но, пройдя стажировку и дождавшись наступления совершеннолетия, я перевелся в основное производство. Это была работа в парогенераторной. Именно там, попав в бригаду Александра Александровича Осокина, я начал понимать, что такое настоящая работа, настоящее производство. Мой наставник, Виктор Шильников, на первых порах напрямую приложил руки к моему становлению, как сознательного пролетария, дал хороших кандюлей за отказ выполнить задание, но при этом доходчиво объяснил, почему так круто провел воспитательную работу. Негоже, когда задание выдают на двоих, задание ответственное, а выполнять его напарник отказывается, да при этом еще и сквернословит, мягко говоря. Наставник же уговаривал- уговаривал да и приложил трудовую руку к дурной голове подопечного. И так удачно приложил, что подопечный на всю оставшуюся жизнь резко изменил свое отношение - как к наставникам, так и к самой работе. Поумнел подопечный, глубоко оценил труд учителей, полюбил их, зауважал.
       Однако это небольшое лирическое отступление может только ярче подсветить мое глубокое уважение к работе на комбинате, к атмосфере важности самой работы и, в конечном итоге, своей нужности. Пускай мы были маленькими колесиками в большом механизме, но нужными колесиками.
       Вот и мои родители, как пришли на комбинат, правда в разные его подразделения, так и проработали до самой пенсии. Отец с начала пятидесятых годов работал на основном производстве, на первом реакторе пятого объекта, а в дальнейшем - в технологической лаборатории; мама - в УРСе, старшим кассиром-инкассатором. Тоже работа ответственная, связанная с большими суммами, но в те времена в нашем городе было настолько безопасно жить, что деньги, получаемые старшим кассиром в городском банке, а это бывали миллионы еще тех, советских рублей, перевозились без всякой охраны, зачастую на простом мотоцикле, в коляске. А однажды, когда нужно было перевезти из банка сумму в три с лишком миллиона на выплату зарплаты работникам УРСа, машина, которая должна была забрать кассира и деньги, сломалась, и мама, позвонив мне домой, попросила приехать в банк (на улицу Мира) и помочь перевезти деньги (до здания УРСа, на улице Советской). Что мы и сделали. Единственной предосторожностью была перегрузка денежных пачек из банковских сумок в простую хозяйственную сумку и наволочку в авоське. Так и шли мы с матушкой по улицам города, она несла сумку с пятьюстами тысячами, а я тащил авоську, битком набитую пачками денег, из которых одна пачка сотенных стоила пятилетней зарплаты моей мамани. Но ничего не случилось. Вот такой был наш городок. 
       Но не только такими случаями и не только производством было занято время молодого человека, да и не столько производством, сколько вне его, благо, что и день рабочий  всего шесть часов длился. Остальное время шло на разные разности, одной из которых было творчество.
       То ли детство, проведенное в деревне - а это лес, река, приволье, наложило отпечаток на душу и взвело какие-то скрытые пружинки в ее глубине, которые, распрямляясь, вот уже целую жизнь заставляют описывать эту природу красками и словами. То ли хорошие учителя научили видеть окружающий мир в цвете, слышать его музыку. Может и гены внесли свою лепту. А вернее все это, вместе взятое, подтолкнуло меня к творчеству.
       Отсутствие систематического образования в этой области не помешало мне с дилетантской наивностью взяться за кисти и краски, а впоследствии и за перо (если выражаться высоким слогом). Благо, что город наш не скуден - был и есть - талантами. Соприкосновение с ними, даже краешком души, рождало желание создать что-нибудь и самому. Таким соприкосновением было знакомство с творчеством Михаила Михайловича Карбышева. Еще в юношестве, когда я начал пописывать свои первые стишатки, батя рассказал мне про Мишку Карбышева, своего дружка по деревенской школе, с которым они истоптали не одну тропинку в полях за Обью, с которым вместе уходили на войну. Война расписала им разные судьбы, но помиловала. И вновь сошлись их дорожки в Северске. А когда зазвучала в полную силу лира Михаила Михайловича, то уже и я стал просить отца познакомить меня с Карбышевым. Но не успел этого сделать папа, рано оборвалась его жизнь - и война, и работа сказались на здоровье бывшего фронтовика.

  НОВАЯ ТРОПА

Но меня, к счастью, судьба свела с Михаилом Михайловичем. Помогли этому друзья по литературному объединению «Друза», куда и Карбышев входил много лет. При первой встрече Михаил Михайлович долго расспрашивал меня про отца, вспоминал их совместные детские годы, деревни Десятово, Баткат, Шегарку, Каргалу. Прекрасно читал на память свои стихи. Эта встреча открыла для меня человека огромной душевной глубины, огромного таланта. С первых строк я был захвачен, поглощен его поэзией. Вот и теперь, когда писал эти строки, отвлекся, достал его книжку и вновь зачитался. Ушел Михаил Михайлович из жизни, но прекрасная память осталась после него, его стихи, песни, рассказы.
       Навсегда останутся яркими маяками культуры имена других талантливых поэтов и писателей, живших в нашем городе. Это и Владимир Ниренберг, и Валерий Эльблаус, и Светлана Бучельникова, и Володя Козловских. 
       Однако и живущие ныне творческие люди украшают, обогащают культурную жизнь в городе Северске. Это и Алоиз Крылов, и Валентина Самойлова, и Борис Путилов, и Татьяна Назаренко, и, конечно, Ольга Кочеткова, Сергей Парфенов, Михаил Новинский, Ольга Конарева, Наталья Петрова. Да и молодежь подрастающая несет в себе огромный потенциал будущих успехов нашей культуры. 
       Огромный потенциал накопил и Сибирский Химический Комбинат. На определенном этапе развития страны комбинат стал поистине кузницей кадров всей промышленности и науки, связанной с ядерными технологиями. В настоящее время сотни, если не тысячи, специалистов, воспитанных в структурных подразделениях комбината, трудятся на всех предприятиях атомной промышленности - как в России, так и за ее пределами. Трудятся и на рядовых должностях, и на самых высокоруководящих. И везде они зарекомендовали себя толковыми, исполнительными и дисциплинированными работниками. Сказывается школа СХК. 

                                                                                                                   ПОКА ВСЕ
       Чем хочется закончить свою небольшую статью-экскурс в прошлое? Пониманием того, что наша история как раз и состоит из тысяч и тысяч таких малых историй. Они, прихотливо переплетаясь, ткут ажурную ткань жизни и истории города Северска. Города не простого. Города-труженика, города-защитника. Надо бережно хранить эту историю. Хотелось бы сохранить память о деревне Белобородово. Давно снесли последний ее дом, бывшие ее жители расселились по новым, благоустроенным квартирам, но и в них они с ностальгией вспоминают свою деревню, большую и красивую, привольно простоявшую на крутом яру не одно столетие. Но жизнь распорядилась по-своему, и изменить ее решение не в наших силах. Но в наших силах сделать зарубку в истории города, дав название одной из новостроящихся улиц города «Белбородовская». Да и улица такая уже есть – новая трасса, соединяющая улицу Ленина и улицу Ленинградская. Можно и часть улицы Ленина от детской больницы до Ленинградской назвать в память бывшей деревни, тем более, что как раз на этом месте и была расположена сама деревня.
       Что же касается меня, то еще в то время, когда была жива моя мама, мы с ней как-то сели, и она по памяти перечислила всех жителей Белобородова, подворно, а я все это записал и нанес на карту деревни. Всех заинтересованных отсылаю к приложению статьи, в нем как раз и отображена сводная таблица, рожденная светлой памятью моей мамы, которая станет памятью когда-то живших в Белобородово и памятью самой мамы. Как раз им, незаметным труженикам, поднявшим наш город, я и хочу посвятить этот материал.
       Шестьдесят лет пролетели, как один день. Много событий произошло за эти годы. Разных событий. А результатом всех этих событий и стал наш город. Город нашей жизни, город наших свершений и наших достижений.