Касьянова Наталья Николаевна

Родилась  я   в Туганском  районе Томской области  в выселке  Михайловском, выселяли с хуторов. Родителей звали Касьянов Николай Николаевич, мама – Касьянова (Беляева) Пелагея Леонтьевна. Отцу   на момент моего рождения было  62 года, маме – 38. Мама   вышла за второго за него (второй брак) и имела двух детей - дочерей Марию и Анастасию. А отец взял жену с  сыном,  Иваном звали, его на лесозаготовках  задавило, и свой сын  у него был, Николай. Ну вот, двое  детей  у него  было и двое у мамы, и я  еще. Я на хуторе родилась, потом на эти выселки переселили. Родители были русские. То есть отец родился  в  1876 году, мама – в 1900.

Для отца это был третий брак, для мамы – второй.

Отец  говорил, что происходил он из г. Орел и приехал сюда  (Наталья Николаевна  не знает, когда и при каких обстоятельствах отец  переехал в Сибирь).

Первым браком он был женат  до  1 мировой войны, имел  детей - дочку Наташу и  сына Алексея. Потом его призвали в  армию, он попал в плен.

Мы были  колхозные, колхоз как назывался,  не  помню.

Я смотрителю рассказывала,  как   гоняли   на  лесозаготовки наших. Мою сестру   Анастасию отправили  на лесозаготовки, а  у нее  валенки там украли. Она домой кое-как добралась,  даже не знаю, в чем. Пришли, ее забрали - «Зачем сбежала, значит?». На  год посадили. А что ей без валенок было  работать в пятидесятиградусный мороз – не учли. Тогда морозы были пятидесятиградусные.  Сидела она в лагере  возле Итатки. Потом освободилась. Это Анастасия.

А Мария тогда фиктивный брак  сделала с другого города со знакомым, и он ее увез. Таким образом она   избежала  лесозаготовок. Она получила паспорт, и после этого они разошлись. Да, так делали. Потом  Мария жила в Томске, работала на  манометровом заводе, вышла замуж.

А я тоже сбежала оттуда, с выселка этого  Михайловского, чтоб на лесозаготовки не попасть.  В няньки тогда договаривались, с хозяевами, нам паспорта доставали, и тут мы устраивались на завод. Я устроилась на резиновый завод. Калоши клеила,  шторы. На  15 минут опоздала – меня товарищеским судом судили. Тогда в три смены работали - с утра, до вечера и в ночную. 1950 год. Что-то отчитали меня, и все. Не уволили.  Я не помню, почему опоздала.

Ушла из деревни  в первую очередь, чтобы на лесозаготовки не послали, все боялись идти на лесозаготовки,   там жили тяжело,   мороз сильный был. Деньги за лесозаготовки не платили, какие деньги?  Трудодни  вот были.  Отец пасечником был, у него своя  была пасека и в колхозе. Вот он продавал,  на лошадях ездил – километров  60, наверно, от выселка нашего до  Томска. Продавал мед  и  что-нибудь покупал.

Кроме пасеки дом  у нас был большой, пятистенный его почему-то называли, огород был большой,  не знаю, сколько соток точно. На огороде картошка, грядки разные. Так бедно жили. Дома была  самодельная кровать,  на печке спали. Домотканый матрас, соломой  его набивали. Одеяла – отец если купит, привезет с города, когда мед продавал. Куры были, овцы,  корова была. У нас до сих пор я как память храню квитанции, сколько стоит  шкура. Отец сдавал.

Детство мое, напротив других детей, хорошо прошло. Отец не пил, не курил, женщин,  правда, красивых любил. Но я,  когда  замечала, никогда маме не говорила. Чтобы они не ссорились.  Здоровый был отец. Зуб выдернули, от этого умер.  Это было в 1951 году.  Зуб ему выдергивали сами, за ниточку, и   сами дергали - деревня глухая. Потом его и в Туган, и в Томск   возили, долго   мучался. Зубы же не чистили, я не помню, чтоб  чистили, ну и не сказали,  чтобы после не  ел…

В доме  не было сенок. Печка стояла слева от входа,   стол стоял возле печки,   напротив  печки. Слева от входа стояла печка,  справа стол. Кладовка была, еще горница и зало. На кухне  не было икон, а в зале стоял стол,   где  обедали,   и в зале была икона. И в горнице икона была. Это тот дом, который мы купили  в  выселках,  когда с хутора переехали. Корову отдали за него.  А хозяева уехали куда-то  на  Алдан,  дети их увезли.  Это было   до войны. Я родилась на хуторе, в  1938 году,  и мы вскоре переехали. Маленькая была. Наверно, в  39 году  или в сороковом.  С хуторов стали в выселки  переселять,  у нас было  7 дворов. Потому и звали выселками.

- Москали далеко находились?

Не слышала. Рядом были Губинка, Камаевка – это по  Иркускому тракту, дальше Туган, Асино. (в ответ на вопросы говорит) Ущерб, Милоновку, не слышала, а в Итатке сестра моя сидела.  Андреевку, Тюнярь, Большие и Малые горшки  я не  слышала.

Дом купили за корову, отдали, а  на хуторе какой дом был, я не помню.  Отец, помню, говорил, что    с Орла, с гор. Орла,  а  мама  с Суетиловки,   бабушка и дедушка, мамины родители, были с  Суетиловки.  В пятнадцатом году  он  на войну  ушел, с немцами тогда  воевали, но он не жаловался тогда на обращение. Они там работали. В  1915 году отец был женатый. У него еще была  от первой жены тоже Наталья и Алексей. Когда он  из плена пришел, его первая жена не приняла. Она уже была за австрийцем, пленным. Пленные австрийцы тогда тут были. «Он меня  убьет».

Потом он женился второй раз на женщине, которая имела сына   Ивана, и от нее  был сын Николай. Я уже даже запуталась, первый он или второй. Вторая жена  умерла.

Мама  моя  была не вдова,  мужа ее, Якова, окулачили, и она осталась  с двумя детьми -  Анастасией и Марией. Значит, мама  у него была третья.  А первый муж мамы  тоже на хуторе жил, его окулачили и посадили.  Он был богатый. Они откуда-то приехали, этот Яков, с Украины, они нанимали работника,  у них было много лошадей, большое хозяйство.

Я бы не хотела, чтобы  ко мне гости приходили. При советской  власти мне было стыдно говорить, где я живу -  в общежитии. Сейчас нет, а при  советской власти так не жили, только для одиноких   их строили. Я раньше на вопрос, где живете, говорила «в дурдоме». И  раньше в общежитии жила, и сейчас живу.  Семьи  у меня сейчас нет. Я выходила замуж,   но пришлось  сделать  аборт.  Сейчас вот по больницам хожу, я одна, мне никто не помогает. Не  всегда все успеваю.

Моя судьба – раньше… раньше у всех сложно жилось. Подруги у меня были. Я из Михайловского, а подруги из Трудового, тоже выселок.

Отец – на фронт его не брали,  мы против других хорошо жили, корову держали, пасека была.  Другие не жили - выживали.

Я всю жизнь в лесу. Привыкла, и маленькая была - меня взрослые люди в проводники брали. Сейчас уже боюсь: если солнышко – я по солнцу выйду, а   если нет, то боюсь заблудиться. В прошлом году грибов не было -  ни белых, ни опят, шишек  много было. Я не  умею до сих пор ни на танцы ходить, я не умею   красиво одеться -  привыкла по-лесному. Я  на других гляжу -   сестра у меня, хоть и старше, лучше других одевалась. 

Нынче была  на Южной - терпения не хватило. Земляника еще не  цветет, а то   набрала бы на чай. Медунок наелась, как в детстве. Пучки сладкие сейчас начинают  цвести. Иду – ем, стою. Идут мимо, идут: «С ума сошла, траву ест!». Я им: «Попробуйте, какие они сладкие!». Обратно иду, домой несу. Пучек  наемся дополна, медунок, мышиный горошек, саранок. Но саранки я не любила.  Нынче не знаю, пойду ли. Терпения не хватит усидеть.  Хоть и лет мне  много, и с тросточкой. Клещ меня кусал, я вылечилась кое-как,  хоть у меня и полис есть, не хотели брать. Вот теперь боюсь.  Но пока и нет ничего, только  травку на чай.

Я не боюсь  одна ходить. Она не  где-то рядом ходит,  вперед забежит, что я после нее найду.  Или  убежит, ее аукать надо. А нам в лесу еще старшие говорили: «Нельзя  шуметь в лесу, надо тихо ходить". Почему – не знаю. А тут - то ее аукать надо, то вперед забегает. Ты не боишься, меня спрашивает. Боюсь, чтоб меня не испугались. Кого встречу – первой могу заговорить. Люблю одна ходить. А то либо тебя  аукать искать, либо собирать.

В  2001 году у меня умер дед, 11 лет  прожила. Татарин. Говорят,  вредные татары,  а  такой  был души человек.