Интервью со Светланой Петровной Цик

Светлана Петровна Цик родилась в 1965 году. Рассказывает о бабушке, Ульяне Устиновне Корольковой, урож. Кизеевой.  

Когда я была маленькой, то, как говорится, старый да малый, одного ума-разума, мне было лет 12, и она, старенькая. Мы с ней много общались. Она со мной дома сидела, и я ее расспрашивала.

Давайте, разберемся с возрастом бабушки Ульяны. В предыдущем интервью вопрос возник. Старший сын родился у нее в 1916 году. Ее дочка, Елена Алексеевна, говорит, что она вышла замуж в возрасте около 22 лет, значит, выходит, что-то около 1893 года. Если считать, что она старше сестры Евфросиньи (Барыгиной) на  3 года, то  получается и  вовсе 1892 год.  Если она говорила, что моего отца она родила в 48 лет,  а он родился в 1940 году, то выходит, что она родилась в 1892 году. Если  считать, что  в Милоновку ее привезли 12 лет, мне баба Уля  сама рассказывала это,  то…

- 1898-1900. Но ей возраст снизили, вы сами говорили.  То есть,  она могла родиться в период с 1892 года  по 1898 годы.

День рождения  мы справляли у нее 12 июля. Но дата тоже приблизительна. Как она сама говорила: «Я родилась в рожь». То есть, когда жали рожь. Для них важно было запомнить не дату, а какие-то хозяйственные события.

Мой родственник, Коля Корольков, говорит, есть фотография, где бабушка и   дедушка: «Дед мой стоит, Алексей  Никодимович, здоровый мужик! И бабушка твоя стоит, Кизеиха». Она была красивая, остренький тоненький носик, белоснежное лицо, до глубокой старости она имела  фигуру неплохую, с женственными особенностями. Дробненькая, худенькая фигурка у нее была – мы ее в глубокой старости мыли, я видела.

- В прошлое интервью рассказ был о том, как их в обозах грабили. Можно подробнее?

Была такая традиция – когда шли обозы, то на ночлег когда становились, старший в обозе обходил весь обоз, благословляя. И бабушка говорила, что другие обозы грабили, а их дошел в целости. Все  важные вещи, снадобья, которые с собой везли - зерно там, вещи - все довезли. Мы де, говорит, не одни ехали, много обозов, а наш обоз, благодаря господу Богу, весь дошел. А так   мародерство было,  сибиряки грабили.

- Был ли обычай прощания с местом выхода – прощались ли с землей?

Нет, не рассказывала. Бабушка была 12 лет,  по идее должна много помнить.  Самое ценное, что оттуда привезли, были иконы, их было много, у нас были древние  иконы. Когда баба Уля  умерла, иконы забрала Татьяна, дочь Елены Алексеевны.

- Что рассказывала бабушка об обрядах, праздниках и так далее?

Бабушка  - их семья - была настолько боговерующая, что  все праздники  ассоциировались с церквью, почитались  церковные праздники. Посты соблюдались крайне жестко, до глубокой старости. Посты были длительные, жесткие, но ее организм хорошо выдерживал все эти посты. Что касается питания... Наверно,  было заведено в ее семье. Она никогда не ела несколько раз в день: только две трапезы - утренняя и вечерняя. Она утром ела часов в 10, наедалась фундаментально, вечерняя трапеза – в  6 вечера. Утро начиналось с молитвы, очень длительной. Я,  ребенок, над ней посмеивалась -  долбится об пол лбом, стоит на коленях. А до молитвы – утренний туалет. Утром заплетала на веревочке две косы. Никогда не ходила с непокрытой головой. Платок – неотъемлемая часть. После завтрака – утренний  обычай – она часа полтора-два читала  Псалтырь, по-древнеславянски. Я заглядывала. На конце твердый знак. Я иногда просила почитать, и она вслух читала  Псалтырь. Я спрашивала: «Неужели тебе интересно?», я-то в них смысла не видела. Она отвечала: «Да что ты, это же так интересно!». Ее с детства приучили так читать.

- Михаил же был неверующий. Откуда у него это?

Она всех детей водила в церковь, они были изначально приучены. Но в коммунистическое время я не помню, чтоб была семья религиозной. Не то что сыновья, но и дочки  не   пускались в веру, были современные. Не знаю, кто из них был партийный, кажется, никто. Но ни одна из девочек ее не были приучены к хождению в церковь, они молитв даже не знали. Не читали (по-церковному) и не молились. К старости начали верить. Но мать свою никогда не осуждали, и вообще очень уважали родителей. Как она приучила делиться. На праздник – приедут дочери к матери, несут яйца, холодец. Устраивали обед. Ульяна любила готовить овсяный кисель, и две  пожилые дочери с удовольствием кушали. А  мне эта еда была отвратительна. На Пасху баба Уля уходила в  6 вечера на службу,  стояла, почти не присаживаясь. В 6 утра возвращалась,  мы - современная семья, не без сожаления, вставали, садились за стол. Она приносила освященную просвирку. Мы все разговлялись,  то есть мое поколение в этом участвовало.

- А другие праздники?

Всегда справляли. Все божественные праздники она проводила в церкви, дома,  я помню,  мы трапезничали. На Рождество было много мясного, жирного, свиного. Сало было как второй хлеб, всегда было много сала. На сале готовили  абсолютно все. Шкварки – обжаривали сало, и картошку, и любой суп. Было много жирной свинины на Рождество. Картошка, драники – любимая пища. Протерли, отжали через марлю. На жирном сале прожарили на шкварках. Поросенка забивали – те, кто держал скотину в частных домах. Ели все подряд, даже свиные потроха. Из кишок что-то  варили,  ели их с удовольствием. Еда странная. Много картошки и жирного.  Картошка – как первый хлеб. Кстати, хлеб она всегда резала и сушила на батарее, складывала в мешок. Ела, размачивая в супе и в чае. А свежий хлеб она не ела вообще. Как, кстати,  советуют диетологи.

Одежда – носила майку или сорочку. Надевала юбку на веревочке -  сшита в сборку, пышная до самого низа. Веревки она закручивала вокруг пояса. При выходе – надевала поверх этой юбки вторую,  темную, темно-малиновую. Панталоны не носила, только под старость дочери ей  покупали  штаны по колено, знаете, такие, с начесом . Но тогда  и то забывала их надеть. Платок – дома носила один, а сверху, на улицу, –  с розами или  цветами, очень яркий.  Любила цветочный узор. Кофты – самошитые  - с орнаментом на груди, рукава были пышные, и  на манжете  веревочка перетяжная. Кофта всегда имела воротничок-стоечку, шея всегда закрыта.  Обязательно  носила фартуки.  Даже с праздничной одеждой. Но пояса не носила, и на теле гайтанов не носила. Обязательно был нательный крестик на веревочке. Зимой  у нее была очень интересная одежда, такой плюшевый сюртук - черный, а внизу приталенный, прямо как у боярыни Морозовой. Толстая верхняя юбка и сюртучок. Сама вышивала, и прялка у нее была, она пряла шерсть без конца и края. Прялка была высокая - это самопряха,  и была  еще прялка с донцем, лопатообразная. Привязывалась шерсть – одной рукой тянет шерсть, а вторая ходунком.

Мылась она еженедельно, причем не в субботу. Мы в выходные мылись, а она всегда в чистый четверг. Фундаментально мылась, не по возрасту сидела в горячей воде, парилась. Мылась чёрным хозяйственным мылом. Им же мыла волосы. Стирала тоже раз в неделю, стирала все сама, только в старости дочери начали ей помогать. Больше внимания  уделяла чистоте  юбки, кофты, а нижнее – как бы и лишнее. Про месячные я ее спрашивала: «Как без штанов?» - «А по ногам бежало. Если сильно много  - то у меня же две или три юбки. Нижней подотрусь - и все. А нишОго. Кровь -  запеклась, и все мое».  Рожала стоя. Рожать старалась в хлевах, где  скотина стояла, телята, где тепло. Готовила себе солому под низ хорошую. Рассказывала про роды: когда начинались схватки, вставали и держались за поручи чуть присев. Когда ребенок уже  шел, то одной рукой придерживали. Ребенок мог упасть в солому. «У хати не рожали». Либо в поле (Марию «у поли» во время сенокоса родила). Повитуху ей ни разу не звали. «Ни, сама пойду  у хлев, и  у хлеву  вместе со скотиной и рОжу». (Дочка, Елена Алексеевна Сыренкова,  уточнила, что  последнего сына, Петра, она родила в старой хате и помогала ей бабушка Кизеиха - ее мачеха. "Пришла домой, поела и  пошла в старую хату. Кого-то из ее детей послали за бабушкой, позвать к матери.") Рожала в  полусогнутой позе. Так она всех своих детей и рожала. Кормила долго – говорит, молока было много, грудь была большая. Практически всех выкормила.  Говорила, что  дети тянули сиську до последнего. Но прикорм давала ребенку рано - жеваный хлеб в марле давала. (Елена Алексеевна рассказывала: что пока Петька был маленький, а мама на  работе - его спеленывали и клали на пол, чтобы он ни при каких обстоятельствах не упал. Пустышек не было, и если не было ни жеванки, ни молока, то  нянька давала  ему сосать свой язык. "Сосет, аж язык заболит!").

У нее в доме был порядок строгий во всем, до самой гробовой доски. Пусть у нее будет грязная рубаха, но чтобы  постель была заправлена, и наичистейшее полотенце накрахмаленное – на иконах. Была манера такая – утром встала, помолилась, поела, после еды – отдых организма – час-полтора дневной сон. Нервы железные. Отключалась моментально. Проснулась, как та кошка (которой нечего делать- она умывается - Т.Н.) – начинается перекладывание своего приданого: одежды. Юбки с  места на места. Сколько ее помню, у нее был "смёртный мешочек": в нем в платке – бережно завернутое – все «на смёрт» – на смерть. Там были венчик на лоб, крест в руки,  молитва в руки, одежда нарядная, два платка, чулки с резинками, тапок я не помню, не предусмотрено, видимо. И покрывала с вышивкой  белотканой. Когда она  перебирала  свое смёртное – мне было интересно, я спрашивала: «Неужели тебе приятно при жизни думать о смерти?». Но для нее это было нормально и естественно – как день и ночь.  Я все спрашивала: «Зачем ты мешок достала, что ты его теребишь?», но ей было приятно, она радовалась. «Чаго ее бояться?» -  это о смерти. Я вот с трудом могу представить, как это можно так  относиться.

О смерти – она у нас была  очень общительная женщина, ее любили все, она легко вступала в  контакт, и ее все подряд - бабушки, которые умирали знакомые, - звали  обмывать и сидеть. Это было ее  хобби. Это все: «Как кто умер – зовите бабушку Ульяну». Сидела с покойником  ночью, как преданная собака, возле всех своих деревенских,  как кто  Милоновский начинал умирать. (Подтвердила дочь, Елена Алексеевна, добавив, что  она над покойником читала из Псалтыри).

- А зачем нужно сидеть с покойником? Про крысу не  говорили?

Говорила, что нельзя оставлять человека на ночь лежащим одиноко. Про крысу, которая может нос отъесть – рассказывала. Не боялась одна сидеть, даже если родственники уходили спать в другое место. Саму ее тоже хоронили не из морга. Бабу Ульяну пришла мыть  Ветова Любовь Давыдовна, дочь ее закадычной подруги Кристины, которая с ними приехала. Кристина – та была сильный лекарь, лечила всех. Меня ребенком лечила. Так вот с Белоруссии -  как жили вместе, так и жили в Томске рядом со снохами. Любовь Давыдовна с моим отцом дружила.

Очень хотелось бы побывать с Еленой Алексеевной в Милоновке, найти   старый корольковский дом. (По свидетельству Елены Алексеевны это  "наверно уже невозможно. Дом "по дешевке" продали соседям -"когда в город уезжали,  продали"-, те перенесли  его на другую сторону улицы. Потом дом покупали чуваши, тоже перестраивали).

А вообще бабуля была очень общительная. Еще молодая была – пойдет с двумя ведрами по селу, как зацепится  языком, так и стоит, даже ведра не опустит.

О детях она говорила, что они были послушные.  Родителей почитали. На улице шалили, а за столом – не балованные. «Рябята все были послушные, не балованные».

Работать начинали сызмала. (По словам  Елены Алексеевны, дед Устин сделал внуку Ивану маленькую литовку - обрубил большую, отбил, как надо, и Иван ею работал. Алексей Корльков умер, когда старшему сыну, Михаилу,  было не более 14 лет. Семью не хотели брать в колхоз, потому что  дети несовершеннолетние. Но они так   хорошо стали работать на своем поле, что их охотно приняли. Так братья Корольковы зарабатывали больше всех трудодней. Однажды на трудодни им дали  ведро меда, и семья ела его с хлебом, это надолго запомнилось). 

- С какого времени парень и девка дружили?

Не помню, чтобы баба Уля говорила о ранних браках. С мужем своим, Ляксеем, они были венчанные. Жили с ним хорошо, он ее не обижал, не гонял. Она говорила, что когда жили с  Ляксеем, то в семье было богатство. Потом  Корольков умер. Семья стала рассматриваться как бедная. А вот моего отца  она родила  от Зезюли Ивана,  так отец говорил: «Как же тебе не стыдно  было в таком возрасте рожать? Зачем же ты меня пригуляла?» Я спросила: «Зачем ты столько рожала?», а она: «А как? Мы другого ничохо и не знали». То есть люди рожали, сколько выходило, хотя были бабки-повитухи. (По свидетельству Елены Алексеевны сестра Евдокия, узнав, что вдовая Ульяна пригуляла ребенка  - мало того, что без мужа, так и возраст у нее был  48 лет) советовала ей сделать  аборт, введя в матку веретено: "Проткнешь, крови пройдут и ничего не будет!" Но Ульяна  побоялась так сделать и родила. Неизвестно, делала  ли такие  аборты сестра, или просто передавала то, что слышала от других). 

- То есть народных средств контрацепции они не знали?

Нет… Ну вот от не мужа прижила ребенка и очень стыдилась. Старшие дети, коммуняки,  ее осуждали. Мария Зезюлина (старшая дочка) говорит, что  Иван Зезюлин хотел  ее взять – он имел взрослых детей, и жены не было у него.  У него дети были взрослые. Но сын Иван сказал «Нам в Корольковскую семью чужой мужик не нужен. Я ему голову откручу, если ты его приведешь». И она воспитывала   моего отца одна.  Мария, другие дочери, помогали.

Женщины были очень сильные духом, сызмальства приучены к тяжелым обстоятельствам, не боялись помногу рожать. Нервы были железные. Когда приходили на детей похоронки, она рассматривала ситуацию «Бог забрал, и ладно», жизнь продолжается. Сын ее умер раньше матери. Она сына похоронила – как само собой разумеется, ну помер, ну поплакали, хорошо наелись и хорошо спать легли.

- А по покойнику вопили?

Вопила, стихотворно, с приговорами. (Подтвердила Елена Алексеевна) Именно с приговорами, будто напевные песни. «Да на кого ж ты меня, доченька моя, покинула…». Как напев. Бабушку и поплакать звали, и посидеть, и оплакать, и провести все похороны. А потом поела и легла, уснула здоровым богатырским сном. Троих сыновей похоронила, маленькую дочь Нюру похоронила. Она сказала: «Ну что, помёрли да помёрли. И все моё». Кроме плачей и традиций она знала много народных песен -  «заливные такие, протяжные».

Вот такая была потрясающая жизнь. Я ее спрашивала и про Ленина, и про Гражданскую войну, про  революцию.

Она говорит, что слухи об этом были как издалека, их мало интересовало. Они жили как бы в своем мире. До колхозов ее эти перемены мало тревожили. Ну был и был Ленин. Не было в Милоновке заведомых богачей-мироедов. О революции: «Нишого не было, нишого не помню».

Про темных и светлых гадалок в деревне рассказывала, знали, кто делает доброе, а кто нет. Баба Ульяна умела заговорить «от звиху» – от вывиха, и от ячменя – фигой заговаривала. Плевала - и фигой, молитву читала. Не простые   слова были, типа «Ячмень-ячмень,  вот тебе кукиш»… не это было. Особой знахаркой не считалась. Вот Кристина – та многое  умела. Я была  ребенок, которого легко  сглазить. Только приходила Кристина, так я замолкала, одним взглядом порчу снимала. Кто болел – лечила всех. Но вот есть такое поверье, что  если кто гадает – это от дьявола, нехорошо. Дети страдают.  Здоровье портилось, либо семья не складывалась.

Мы  с бабой Улей часто играли в учителя и ученика, то она ученица, то я – она легко складывала, решала. Грамоте хорошо была обучена и способности имела.

Судьбы детей: первый сын Владимир умер,  второго также назвала Владимиром, он прожил  60 лет – тромб оторвался. Это был очень образованный человек с хорошими манерами. Работал в  аэропорту, начальник  радиолокационной службы.  У него  2 девочки.

Мария (Зезюлина) замужем за Федором Зезюлиным. Она  осталась  в семье фактически главной женщиной, работала в колхозе.

Елена (Сыренкова) быстро осоветилась,  работала в тресте столовых. Она вышла замуж за Александра Сыренкова,  из Николаевки. У нее старшая дочь Татьяна и сын.

 Жена Ивана Королькова – Малахова, те переплелись с Артюховскими.