Деревня Дубровка - Белорусы в Сибири
Галина Гилёва. Из личного архива Бакиной Г.П.
Галина Петровна Бакина (Гилева). Из личного архива Бакиной Г.П.
Без преувеличения можно сказать, что в начале ХХ века белорусские крестьяне были одними из самых бедных в Российской империи. На их плечи ложилось более десятка различных налогов. Бедность, недоедание и произвол земских начальников заставляли крестьян срываться с мест, где столетиями жили их предки. Кто-то искал счастья в Америке, кто-то в Аргентине, иные же, собрав свои жалкие пожитки, отправлялись на самый край необъятной Российской империи. Речь, конечно же, идёт о Сибири – богатом, но нуждавшемся в крепких руках, крае. Началась массовая миграция белорусов в Сибирь. Подавляющее число (более 70%) были выходцами из самых депрессивных губерний – Витебской и Могилёвской. Характерно, что и сегодня эти районы являются едва ли не беднейшими регионами современной Белоруссии.
В 1906 году император Николай II подписал указ о порядке миграции крестьян на казённые земли на востоке страны. С переселенцев списывались все долги перед государством, и крестьяне освобождались от налогов на пять лет. Государство выделяло им значительную ссуду на все дорожные расходы и обзаведение собственным хозяйством. В самой Сибири формировался фонд свободных земель, на которых правительство создавало хутора. На всём пути следования поездов с переселенцами были созданы цепочки перевалочных пунктов, где им оказывалась медицинская, продовольственная и другая помощь. К примеру, поезд из Витебска в Иркутск шёл целых два месяца. Это для людей было огромным испытанием. В итоге до места назначения не добирался каждый десятый переселенец. Именно неустанный труд энтузиастов из числа правительственных чиновников помог многим семьям пережить первые в их жизни сибирские зимы.
Интересно, что переселенцев из разных районов Российской империи размещали в восточных регионах страны чуть ли не по национальному признаку - украинцев, как правило, на Дальнем Востоке, а белорусам досталась Восточная Сибирь. Только в Иркутской губернии во время Столыпинской реформы было образовано 124 деревни[1]. Довольно значительной была белорусская миграция в Томскую область, где белорусы основали более двадцати населённых пунктов. Всего же с 1907 по 1914 годы в Сибирь переселилось 340 тысяч выходцев из белорусских губерний, но была волна и обратного переселения в 1911 году, потому что не каждый мог прижиться в непривычных суровых условиях. Но тот, кто нашёл силы прижиться на новом месте, вскоре выработал в себе настоящий сибирский характер…
Жили ли вы в деревне, в которой никогда не было электричества? Вы скажете, что это далёкое прошлое. Никакое оно не далёкое, да и деревня находилась в 60 километрах от Томска, в Туганском районе.
Да, это Сибирь, причем глухая, в деревне этой жили белорусские переселенцы. Было там не более 25 домов, называлась она Дубровка. В Белоруссии в дубравах росли дубы, и, видимо, в память о них жители назвали так своё небольшое поселение. Было бы очень странным найти хотя бы один дуб где-нибудь в сибирской тайге. Дубровку окружал смешанный лес, а самым ценным и уважаемым был, конечно, кедр. В то время никто его не превозносил – не было ни теоретиков, ни грамотеев, которые бы спорили о ценных свойствах кедровых орехов. Но практически каждый житель деревни пользовался дарами тайги в полной мере, поскольку тайга была кормилицей этих бедных семей: там и орехи, и грибы, и ягоды, и, конечно, дичь, и даже кое-какой мех.
Фрагмент карты Томской губернии 1913 г. Из фондов ТОКМ.
Шишки начинали бить очень рано, в молочной спелости. Их складывали в большой чугунок вместе с травой и долго варили на буржуйке. И после этого можно было есть орехи без опаски – смола оставалась на траве, и пальцы не прилипали к губам. Сырые шишки тоже шли в ход. Мы их просто раздавливали в дверях сарая или сеней и аккуратно щёлкали, поскольку смолу с рук можно было снять только керосином. Тогда керосиновые лампы были в каждой семье, и это упрощало обработку рук. В нашей деревне никто не знал таких болезней как рахит или цинга, хотя мы досыта редко ели. Нас выручала ягода. Первой была земляника. “Били мы ей поклоны” каждый день, облазив все горки и бугры. Правда, землянику за серьёзную ягоду не считали, было её немного, и собирать её было трудно. Королевой ягод у нас считалась черника. Да и по праву. Ходили за ней на болота, за 10 километров, собирали бралками, несли её на коромыслах по два ведра сразу, и мы – дети - шли рядом, со знанием выполненного долга, неся трёхлитровые бидончики с ягодами. Чернику запасали на зиму – её рассыпали на крыше сушить, а затем ссыпали в наволочки, чтобы зимой к праздникам испечь пироги. Те, у кого был сахар, для праздников варили варенье. Но ставили его на стол на Рождество, Пасху или на поминки. В нашей же семье сахара никогда не было, чаёв мы не пили, а чернику ели просто сушёную, втихушку - насыпали её в карман и бежали на улицу. Но есть надо было аккуратно, чтобы рот не был чёрным. Вместо чая мы пили колодезную воду, берёзовый квас, сыворотку и молоко. Наш отец всё, что ел, запивал молоком - будь то сало, или вечером селёдка с картошкой. И никто не страдал никакими “неожиданностями”.
Берёзовый квас – это отдельный разговор. Летом он стоял в осиновой бочке в сенях. На бочке висел ковш - подходи, кто хочет, и пей. Сок заготавливали мои братья, а у меня их было пять, и отец. Они носили сок вёдрами из леса и сливали его в большую бочку. Для кваса не нужен был сахар: сок сам по себе слегка сладковатый – кстати, вкусный и полезный напиток. Я на даче до сих пор делаю для себя такой квас. Мы специально прикупили немного земли, где растут берёзы, и теперь у меня всё под рукой.
Дети деревни Дубровка. Из личного архива Г.П. Бакиной
На мой взгляд, берёза – это волшебное дерево для Сибири. Весной она даёт сок и лечебные почки, летом, после Петрова дня, заготавливают веники - ведь теперь у каждого из нас на дачах стоят бани. В жару берёза даёт тень, и так приятно посидеть под берёзовой листвой... А ещё берёзовые дрова с берестой для русской бани - для тех, кто в этом разбирается. Это очень существенная деталь сибирской жизни.
Мы, родившиеся в Сибири, этот быт, конечно, воспринимаем как естественный процесс нашей жизни. Но вот бабушка моя Елизавета и её родная сестра Фёкла приехали в Сибирь с мужьями и детьми из-под Могилёва, села Чаусы. А это всё-таки Запад - и образ жизни, и обычаи там были другие, да и внешне люди отличались от местных жителей. В то время в Томской области коренным населением были остяки, татары, ханты, ненцы и другие северные народы.
Белорусы организовали несколько своих деревень, и у них были свои традиции и обычаи - сватовство, свадьбы, крестины, похороны и церковные праздники. В этих деревнях каждый знал обо всех, и все знали о каждом. Поэтому порядки были в деревнях строгие, даже пуританские – прошёлся с девкой по деревне, да еще, не дай бог, обнял её – женись, а уж женатикам мечтать о какой-нибудь любви на стороне – дело пустое: слух сразу разлетится на всю округу.
Хотя с войны мужиков вернулось мало. Осиротевшие дома стояли с соломенными крышами. Эти крыши красноречивей всего говорили о горькой жизни хозяйки и её детей. В то время, чтобы покрыть крышу тёсом, нужно было ехать в лес, свалить деревья, обрубить сучья, приволочь лесины домой, очистить их от коры, а главное – распилить их на доски простой пилой, а уж потом крыть дом. Такую изнурительную работу можно было сделать при наличии хотя бы двух полноценных мужчин в доме. Для нашей семьи это не было тяжело: пять братьев и отец-молодец - они могли всё.
Сало, хлеб, картофель, капуста и молоко были основной едой в деревне. В нашей семье часто ещё была дичь: рябчики, глухари, зайцы и даже лосятина. Мужчинам нужна основательная еда. Готовили просто: складывали пять или шесть рябчиков в большой чугунок, добавляли картошку или капусту, водичку, соль - и ставили в русскую печь. Еда была простая, сытная и полезная. Потом запивали молоком и спокойно работали до вечера. Как я помню, в сенях висело три ружья. Наши парни называли их берданка, двустволка и малопулька. Поэтому то один, то другой, а то все сразу, они ходили в лес. И всегда приносили добычу. Нам с мамой приходилось долго ощипывать всех рябчиков, так как перо шло на подушки, затем надо было осмолить их и только потом готовить еду.
В деревне самое напряжённое время - это лето. Но уже с весны, едва сходил снег, наша семья начинала заготовку дров. Мои братья вместе с отцом брали остро наточенные пилы, топоры, еду и шли далеко в лес. Они валили берёзы, обрубали сучья, распиливали деревья и складывали чурки в большие поленницы. Позже вывозили всё это домой на тракторе. Мои братья часто помогали семьям, где не было мужчин, заготавливать дрова. Работа эта была тяжёлой. Да и клещей в лесу весной было очень много, но они в те времена были не опасными - энцефалитных не было. Однажды мама пошла с сыновьями в лес и меня взяла с собой, чтобы я нарезала колбы. Мы её резали, слегка толкли, добавляли соль и сметану и ели с хлебом. Надвигалась гроза, и мы начали собираться домой. Мама взяла пилу, я - топор и колбу, и мы быстро побежали домой. Пугающие раскаты грома заставили нас спрятаться под высокую, густую ель. Постояв немного в укрытии, мама сняла пилу с плеч, взяла мой топор и бросила всё это под соседнее дерево, буквально в десяти метрах от нас. Через несколько минут молния ударила в то дерево, где лежали эти предметы. Дерево раскололось до середины и загорелось. До конца грозы мы, перепуганные, стояли в укрытии, зная, что второй раз в одно и то же место молния не ударит. Вообще гроза часто наносила ущерб домам в нашей деревне.
Медицинского обслуживания у нас в деревне практически не было. На пять деревень был один фельдшер, который жил в соседней деревне. Наши молодухи рожали дома. Ни на каких учётах они не состояли, и даже никто не знал свою группу крови. На роды звали опытную повитуху, у которой никогда не было осечки. У всех женщин роды проходили удачно: поорёт молодуха на всю деревню, всколыхнёт мужиков (они в это время становятся боязливыми и нервными. Забьются в какой-нибудь дальний угол и курят самокрутки). Глядишь, к обеду или к вечеру молодуха родила. Мужик бегает весёлый. А к родихе бабы деревенские на «отведёны» идут. Блинов напекут, в масле намóкают, в миску сложат, затем поставят на салфетку или платок, узелком завяжут и идут подкормить «страдалицу». А та уже в норме - лежит, улыбается, а то уже и по хате ходит. И разговоров про докторов даже и не ведут. Надо сказать, что фельдшер наш прививки детям делал всем и вовремя. Ни одной аптеки у нас не было, поэтому таблеток не было тоже. Головную боль никто не лечил - сама проходила, а простуду лечили в основном баней. Правда, я им как-то показала новый метод лечения этой хвори. На зимние каникулы я всегда приезжала из интерната домой (он был в Томске). Я простудилась в дороге, и кашель меня просто забивал. Лекарств у нас никогда не было, но я усвоила, что отец всё лечил самогоном. Я попросила у мамы самогонки сто грамм, подогрела её в железной кружке на печке, выпила и тут же залезла спать на русскую, хорошо протопленную печь. Кашель быстро утих, я уснула, и утром была, как огурец. Вот и всё лечение. Всякие раны и порезы обрабатывались тоже самогоном, настоянном на «шупышках» (на берёзовых почках). Такая настойка вполне заменяла йод.
Деревня наша была чистой в экологическом смысле. Сухой мусор сгребали и сжигали, а пищевые остатки отдавали скотине, поэтому ничего гниющего около изб не было. Изредка нашу деревню посещали внуки и внучки из города и привозили инфекционные болезни. Когда мне было семь лет, а брату Саньку – пять, мы заразились корью. Я уже практически умирала, а бригадир не давал лошадь, чтобы увезти детей в Туган или в Самуськи. Это в тридцати километрах от нас. Стояло жаркое лето. Колхозники торопились накосить сена на зиму. Бригадиру был спущен план по заготовке сена, и для него это было намного важнее, чем жизнь какого-то там десятого ребёнка, тем более, что убыток небольшой для нашей семьи, как он считал. Когда приехал фельдшер и увидел, что девочка умирает (даже конфеты возле неё были не тронуты), он пригрозил бригадиру судом, и только после этого отцу разрешили увезти нас в Туган. Он запряг лошадь, положил в телегу душистого сена, положил меня на сено, посадил брата, и к вечеру мы добрались до Тугана. К счастью, в это время уже был пенициллин, и через месяц отец увёз нас домой, вернее, забрал нас сам, когда увидел, как мы исхудали. В то время в больницах даже картошки не было вдоволь, а про молоко и мясо мы только мечтали. Практически никакого медицинского обслуживания в наших деревнях не было. Когда моя мама попала под грузовую машину, и всем было понятно, что она умирает, мы попросили фельдшера поставить ей обезболивающий укол. А он сказал, что не имеет права так сделать, но после нашего натиска сознался, что таких уколов у него не было, и наша мама умерла в муках. Видимо, предсказания цыганки сбылись. В то далёкое время цыгане кочевали на лошадях из деревни в деревню. Помню, когда я была ещё ребёнком, к нам во двор зашла цыганка. Возраст её трудно было определить. Цыганка предложила маме предсказать судьбу. Мама, в отличие от меня, цыган не боялась и иногда приговаривала: «Цыган ничем не поган, только тело немного закоптело». Когда цыганка зашла во двор, мама трепала лён. Цыганка её уговорила, хотя мама в эту ерунду не верила. Она внимательно рассмотрела мамину руку и стала ей что-то говорить. Маме цыганка быстро надоела, да и некогда было. Она выдернула свою руку, дала цыганке хлеба и велела ей уходить. Выходя со двора, цыганка всё же остановилась и сказала, видимо от злости: «Ты не умрёшь своей смертью и детей своих ты не успеешь вырастить». И ушла.
Как бы то ни было, а всё так и произошло - ведь машина в нашей деревне была большой редкостью, и никто и ничто не угрожало маминой жизни. Я считаю, что та цыганка умела читать по руке, она не была шарлатанкой. Видимо, мама зря её обидела…
Так что, живя в нашей деревне, ни на какую медицинскую помощь мы не надеялись и не рассчитывали. Жили по принципу – помоги себе сам.
[1]Имеется в виду - деревни, основанные выходцами из Белорусских губерний (прим. модератора)