Бармин Петр Павлович

Бармин Петр Павлович. 1922 г.р.

Интервью проведено в с. Подгорное, в Подгорнской районной больнице, 16 сентября 2015 г. На интервью присутствовали с.н.с. ТОКМ Назаренко Т.Ю., зам. директора по науке Ширко К.Н., драматург Калужский М.В., зав. Подгорнским филиалом ТОКМ Решетникова З.С.

 

Дополнено результатами интервью 15 сентября 2015 г., провела Решетникова З.С.

Бармин Петр Павлович родился 22 октября 1922 г., с. Бекташ Каминского с/с Барабинского района Новосибирской области. Семья раскулачена, проживала в пос. Хамовка (наст. Веселый) Чаинского района Новосибирской области. Свидетель событий Чаинского крестьянского восстания 1931 г. В настоящее время проживает в пос. Усть-Бакчар Чаинского района.

 

О родословной.

Если говорить русским языком и с политической точки зрения, то я родился в семье кулаков, раньше ведь как было – раскулачивали.

 Особо-то я своей семейной истории не придавал значения, не интересовался. Прадед был, его Яков звали. Дед был, его звали Герасим Яковлевич Бармин, бабушку – это его старуху, звали Екатерина Даниловна.

Отец – Бармин Павел Герасимович,  мать – Степанида Васильевна, девичья фамилия ее была Кондратьева. У меня был один брат и сестры. Ну, забыл сказать, сначала нас пятеро было. Некоторые в ссылке умерли. В 4 года. Самый старший – я, 1922 года, второй брат Владимир, Анна, Мария, и сестра еще, Валентина. Нюра была долго жива. В Томске похоронена. Мария похоронена в Шегарском районе. А я, самый старший, – жив, мне 93 года.

Жену мою звали Таисья Ионовна, сейчас ее уже нет, у нас трое детей. Первая дочка уже умерла – Раиса, а Володя и Валя – те живы. С дочкой Валентиной я живу в Усть-Бакчаре.

 

О раскулачивании.

 

Когда нас раскулачили в 1930 году, то мне было 8 лет, а в 1931 году, как нас сюда сослали – 9.

В 1931 году в мае месяце нас сюда ссылали. Маму, папу, бабушку и еще прадеда (дальше он везде упоминает деда и, судя по всему, речь идет именно о деде – Т.Н.) Привезли нас в Барабинск. Посадили в телячий вагон и повезли в Томск, до станции. Скорее всего, это была станция Томск-2. Взрослых, в том числе и меня посчитали взрослым, отправили на берег и повезли пароходом, а брата, сестер и мать – их повезли на паузке. Пароходишко был такой маленький. Довезли до Усть-Бакчара, там выгрузили взрослых, а мать с ребятишками все продолжала по Чае плыть, по Парбигу и так далее. Мы пошли пешком и дошли до деревни Хамовки. Там жили старожилы, там нам поставили палатки, и стали жить в палатках. Были все время в ожидании. Я хорошо помню, говорили: «Ну неправда, чтобы нас насовсем сюда, обратно отправят». А там был дед, Илья Абатуров, вместе с нами высланный, из села… забыл... так вот он стал рубить избенку сразу.

* Из интервью от 15 сентября:

нас выгрузили на пристани в Усть-Бакчаре (устье двух рек - Бакчара и Парбига). Отец, дедушка и бабушка пошли смотреть земельный участок на дер. Хамовка, что выделила власть. Хамовка получила свое название оттого, что там поселились два брата, одного из которых звали Иваном, а как звали второго – я не помню. И были те братья такие хамовитые, старались захватить все больше и больше хорошей земли, что лучше поддается раскорчевке, что люди в их честь так назвали деревню. (Потом Хамовку стали называть Веселое. Сейчас это умирающая деревня. – З.Р.)

В этой деревне начали строить бараки. Следующим летом там уже стояли избы*.

Ширко К.Н. Скажите, а у вас была обида на Советскую власть?

Я вам откровенно скажу: обида была вот какая. У каждого отобрали свой дом, у каждого отобрали своих лошадей, у каждого отобрали своих коров, у каждого отобрали свои машины – все, что было. Вот на это обида была. Хотелось свое хозяйство вернуть.

Ширко К.Н. А у вас лично была какая-нибудь обида?

Не-ет, я то что. Я-то этого ничего не знал. Старшие – отец, бабушка, дед… Никогда об этом речи никакой не было. Отец понимал, что это все бесполезно, ничего все равно не даст.

 О восстании 1931 года.

И вот в августе месяце пришли в количестве примерно 20 человек. Неизвестно кто, верхом скачут, никому ни слова не говоря, все вооружены, кто с берданкой, кто с двустволкой, значит, с ружьем. С дробовиками, не боевые ружья. Подъехали. Говорят: «Едем мы с Бакчарского поселения (с Усть-Бакчара – Т.Н.) и ищем людей, которые будут с нами выступать». Дед говорит: «А против кого выступать?» - «Вот, против комендантов». Было два коменданта, один Назаров (накануне Петр Павлович называл фамилию Морозов), другой Асюкевич. Один высокий такой, а второй сухонький. У нас был склад с продуктами: с мукой там, с крупой, все. И вот говорят: «Собирайтесь: женщины там, дети, старики, у кого топоры, у кого вилы есть». Собирайтесь и пойдем. Мужики говорят: «А что будем делать?». Они: «А какое ваше дело, что прикажут, то и будем делать!». Глядим, выводят двух комендантов. Арестовали. Говорят: «Будем отправлять их в село Бундюр». Комендантов забрали, посадили на дроги – знаете, такие, из жердей. Асюкевича посадили и повезли его. Двое наших - Круман и Соколовский – вспомнил я его фамилию, вчера никак вспомнить не мог, как правильно. Повезли. Круман и говорит: «Давай мы его расстреляем, что мы его повезем?», а Соколовский говорит: «Это не наше дело. Сказали везти в Бундюр, а там что хотят, то и делают с ним». И таким образом он этого коменданта спас.

Что в Бундюре было, я не знаю. А эти повстанцы поехали в Усть-Бакчар. А там был мост через р. Бакчар. И вот они переехали через мост. А в районе подняли все комсомольские, партийные организации – ну, против восставших. И они (мобилизованные – Т.Н.) их (повстанцев – Т.Н.) обстреляли. (Об этом бое – в донесении С.Я. Ренкуса ). И эти побежали назад, а там мост, настил, разобрали. Они вернулись, а настила-то нет, и они побежали - вплавь. Ну народ стал думать: «А против кого восстание-то, с кем воевать? Ну, комендантов увезли, а дальше куда?»

Мужчины решили уйти из палаток и спрятаться. Ночью приезжают, а мы и не знаем кто – солдаты это или бандиты. Лежим. Вот слышим, по палатке стучат: «Хозяин дома?». А не отвечает никто. «Не бойтесь, выходите, мы разведка. Из воинской части». Мы выходим, глядим – в форме, на лошадях. Спрашивают, что это за поселок, и где Паромное. Мы указали – там тоже организовалась группа таких же людей (повстанцев Т.Н.). Гляжу, на лошадях все, пулеметы.

Старик Абатуров взялся бежать в лес и там спрятался. Смотрит: луна светит, и штыки блестят. Мимо прошли и ушли.

До Паромного ушли, стали стрелять из пулеметов. Из пулеметов постреляли и дальше пошли. А там, где Парбиг, моста не было, а был паром. И пошли они на Бундюр. А что в Бундюре было, не знаю, врать и добавлять не буду, не видел. Кого стреляли, расстреливали ли, что там делали – этого не знаю, не был.

 

*Из интервью 15 сентября 2015 года.

Илья Абатуров поранил руку на работе. Один из повстанцев показал на Абатурова и предложил взять его в отряд. А второй ответил, что в отряде нужны здоровые люди. Тем не менее, при приближении войск сов. власти Абатуров ушел в лес и спрятался. Но его заметили и велели подняться. Страшно, но пришлось подниматься. А возраст–то уже немолодой. Красноамейцы отпустили его домой.

Крумен тоже не пошел с повстанцами, а ночью с женой и двумя дочерьми попытался скрыться на лодке от них (от повстанцев или красноармейцев – непонятно – Т.Н.), но его поймали и расстреляли. Жена его вскоре умерла. Дочери остались голодными, без родителей, их морили голодом, выжить они не смогли, тоже умерли. Эта семья похоронена в Веселом.*

А потом про это восстание все и забыли. Молодежь о нем ничего не знает.

Калужский М.В. А что, кто-то вспоминал?

Нет. Люди-то были неграмотные, их и подняли. Как можно было восстание поднимать: ни вооружения, ничего.

Ширко К.Н. Стоило ли протестовать? Или вообще не надо было протестовать? Или как-то по-другому надо было?

Это люди были безграмотные. Они ведь как думали? Они думали, восстание поднимут – О! Мир перевернут! Внутри государства самого. А ни оружия не было, ничего.

Калужский М.В. Так они хотели мир перевернуть, или восстали, потому что голодно было?

Нет, они восстание сделали, потому что им власть не нравилась. Вот в чем дело. Голод – само собой, ничего не сделаешь. Но они хотели власть сменить. Ведь это восстание не только прошло по нам, но и в Новосибирской области было. У них свой какой-то Центр был. Они же не могли сами по себе так сорганизоваться!

Назаренко Т.Ю. Откуда вы знаете, что восставшие хотели власть перевернуть? Вы слышали от них, как они лозунги выкрикивали, или вы узнали про их намерения когда-то потом?

Это потом уже, потом. Когда заваруха прошла, стали в газетах печатать, например, «Советский Север».

 О детстве, учебе и работе до призыва на фронт в 1942 году.

 Когда мне было 9 лет, когда уже это все успокоилось, образовался колхоз, «Заря» назывался. Родители уже все были в колхозе. Построили школу, небольшую такую избу. Нас всех собрали, кому было 8, 9, 10 и даже 11 и 12 лет. Нас набрали в первый класс ни много, ни мало, 70 человек. А учителей не было. Первый год я не учился. Сидели в школе и ничего не делали. На следующий год уже приехали учителя - Кипрышев Василий Данилович, Черепахин Василий Георгиевич, Ермолаева (?) Надежда Ивановна и Гоголев Василий Михайлович. Я учился один в школе (из семьи? – Т.Н.). Закончил 4 класса. У нас не было 7-летней школы, была в Бундюре, даже железом крытая. Сдал я экзамены на "отлично" – математику, русский язык, географию. А учиться мне там не пришлось. В 1934 году я закончил 4 класса, а в 1935 году у меня как раз умерла мать – осталось нас трое. Валентина и Володя умерли. Осталась Нюра и Маша. Отец работал в колхозе. Тогда хлеба было мало, и добавляли в хлеб картошку. Вот я сроду не забуду такую интересную вещь. Вот стою я, катаю этот хлеб с картошкой. А муки мало, и он разваливается. Я взял хлеб и как брошу в стену: «Да сколько я буду с ним мучаться!» Оглянулся, а сзади стоит отец. Но он мне ни слова не сказал.

Мама умерла от какой-то легочной болезни. Воспаление легких, наверно. Мне уже было 13 лет. Поехал я в Бундюр: там была больница, аптека. Приехал я в Бундюр. Мне ее вынесли, на сани положили, и я один повез ее на санях до дома. Отец куда-то уезжал. А я вез ее.

А потом – учиться надо. Василий Георгиевич Черепахин, хороший такой преподаватель, учил меня до 4 класса. Он жил недалеко от нас. Он квартировал у соседей. Он меня позвал: «Давай с тобой договоримся, я в Бундюрскую школу поеду, договорюсь: если ты будешь учиться дома, я тебе буду помогать» - «Но это же надо что-то делать?» (Работать по дому у учителя в качестве благодарности – Т.Н.) «Давай!» Я ему хлеб покупал, и еще…Он меня научил, например, таблицу умножения на пальцах. Окончил я 7 классов. А дальше на весь район десятилетняя школа была только в Подгорном. Я не пошел учиться.

Калужский М.В.: В колхозе остались?

Да. С 1939 года работал, в 1939 году записался в колхоз. Делал все: боронил пахал, молотил. В 17-18 лет – на лесозаготовки. На Юксе, еще где-то – 3 участка было.

Это в 1941 году, и в 1942.

 О призыве в армию и участии в Отечественной войне.                                           

В 1942 году нас (спецпереселенцев – Т.Н.) еще не брали. Было нас 18 парней, мы вместе учились, работали. Остальных уже забирали, а нас – нет.

В 1942 году отправили меня работать на лесосплав. Дошел я до Костейкина, вышли мы на Чаю, и надо было идти на устье Чаи. И тут пришла повестка в армию. Я решил – раз такое дело, я оттуда, с лесосплава, убегу. Наготовил хлеба. Дождался вечера, лодку взял и пошел пешком. На третьи сутки был уже дома.

Тут деда  отправили в Подгорное делать лодки – для армии. Мы 6 лодок сделали, законопатили, а смолы не хватало. Мы лодки сдали и пошли домой. Тут мне снова повестка. 10 июня 1942 года я пошел в армию. Отправили нас в Новосибирск на станцию Бердск. Там стояли 22 и 21 запасные полки. А в Новосибирске – 373 запасной полк. Там почему-то нас построили и отбирали. Выбрали 110 человек, и нас направили в 373-й запасной стрелковый полк. Потом выяснили – отбирали ребят благонадежных, добросовестных, без замечаний. Потом нас привели, и давай проверять, какое образование. Я написал – 4 класса. Вызвали: «Садись». Такой-то, дата рождения. «А ты вот тут почему-то неправду говоришь, скрываешь 3 класса». Но это было неважно, и меня взяли. Набирали на курсы командиров. 3 месяца я отучился в Новосибирске, потом в Бийске, в 376 арт. полку. Там я закончил это училище.

В 1942 году я попал на фронт, под Сталинград. Но не туда перебросили, оставили на левом берегу. Не было у нас никакого оружия, вот гол как сокол, только обмундирование. Нас держали как подкрепление. А потом немцев потрепали как следует. Нас снова построили и повели под город Воронеж - оказывается, там формировался 525 минометный полк. Нас еще пообучали и бросили на марш: продвинут километров на 30 – давай, копай! И довели нас до реки Северский Донец на Украине, дальше Харьков, а левее – Изюм. Вот под Изюм нас и привели. Там летели немецкие самолеты, и я, как сейчас, помню. Я как спрятался под какое-то бревно, там отлежался. Наконец, получили мы минометы, оружие, пистолет. Я командовал минометным расчетом и получил звание младшего сержанта. Сейчас вот сводки смотрю, и думаю, что я эти места хорошо знаю. В 1943 году нам присвоили звание Гвардейский, мы взяли городишко Житомир. Мы были "Краснознаменный Житомирско-Прешевский минометный полк". Прешев – в Словакии. Воевал я на Украине, оттуда – в Польшу, в Германию, из Германии – в Чехословакию. Потом в Венгрию. Победу, 9 мая, нет… не 9, 15 мая 1945 года я был в Праге. Это была моя последняя битва. Нам пришлось вести бои против танковой армии Гудериана. Там были военнопленные.

Я имею медали «За боевые заслуги", орден Красной Звезды, орден Отечественной Войны II степени и 12 благодарностей от главнокомандующего тов. Сталина. Могу документами подтвердить. Награды я получил за боевые действия, точно за какой бой – не могу сказать, постоянно было что-то.

Идет полк в наступление – подготовка. У меня было 36 минометов 120 мм. Каждая мина весила пуд, а вес одного ствола 196 кг. Самая маленькая дальность стрельбы – 400 метров, а вдаль – до 6 км.

Я еще все команды помню, что значат. ПЗО – это подвижно-заградительный огонь, НЗО – неподвижно-заградительный огонь. ПЗО применяется, когда наша пехота в наступление идет, на расстояние не дальше 5 км. А НЗО – это когда встал.

Калужский М.В. Забрали всех 18 парней из спецпереселенцев?

Всех. Вернулся вот Федя Тарасов, я и еще один, да еще трое раненых. Остальные все там остались, они попали как раз под Москву.

В 1942 году (видимо, в 1943 – Т.Н.) меня приняли в партию. Привязался ко мне старший лейтенант: ты награду получил? Вступай. Кандидатом 3 месяца побыл. Принимают. Тогда же была учетная карточка – написано   «социальное происхождение»,   и когда комиссия была, там сидели полковник, подполковник, 2 майора, капитан. Я предоставил автобиографию. Ну, честно сказал, что из кулаков. Мне сказали: выйди, покури. Потом зовут. Подполковник говорит: «Отец за сына не отвечает, а сын за отца», и приняли. Но написали, что происхождение «из крестьян-кулаков». Потом уже, в послевоенное время, я закончил с/х школу, работал председателем колхоза в Бундюре, потом о агрономом и секретарем партийной организации. Вызывают в обком партии - и завели персональное дело. Я не понял, почему: не дрался, не хулиганил. Секретарь Райкома Козлов Михаил Игнатович: «Почему в учетной карточке написано, что из кулаков?».

 И за это мне дали выговор. Это был 1951 год.

 О работе после войны.

Демобилизовался я в 1946 году, в звании старшины. В конце 1946 года демобилизовался.   В январе 1947 г. вернулся домой. Отец – его не взяли, он на МТС,  дед был живой, но старенький уже совсем, 2 сестры. После войны – я пришел из армии в 1947 году - пошел в райком. Я же коммунист! Я как раз в 1950 году закончил учиться в с/х школе, женился. И направили меня председателем колхоза. Колхоз был сборный. Назывался «Якорь». Пошел смотреть, где коровы стоят, свиньи, овцы. Думаю: «О-о! Куда я попал?». Все коровы висят на веревках, ослабели от бескормицы, в кормушках нет ничего. Свиньи тоже – все лежат, как дохлые. В овчарню зашел, гляжу - в углу   что-то подозрительное. Спрашиваю – там женщина такая молодая была, эстонка – почему не убрано? - «Да вот, навоз убирала, не успела!» Я говорю: «Скажи правду!». Оказывается, павшие ягнята. Большой был падеж. Предыдущий председатель бросил все, сбежал. Я этот колхоз выводил: овец, свиней, лошадей. Собрал правление колхоза, вместе стали решать - проехать, посмотреть: может, где-то остались сено, солома, еще что. Пошел на склад – выяснил, сколько озимой ржи, оставил овес, пшеницу. Пробыл я в колхозе год, потом меня вызвали в райком и послали в колхоз им. Хрущева в Бундюр. И сделали председателем парторганизации. Сказали, я должен поднять партийную работу. Приехал, парторганизация – 6 человек, председатель колхоза не в партии. И я за этот год принял в партию 10 человек.

Ширко К.Н: А зачем людей принимали в партию? Что от этого менялось?

Так с человека можно было спросить теперь! Держать дисциплину по партийной линии. Колхоз стал миллионером. Первые в районе стали платить колхозникам деньгами. 70% платили деньгами, остальное -  продуктами. Зарплаты хоть и небольшие, но деньгами. Машину приобрели. Уже при Брежневе на выставку свиней возили.

До 1971 года работал там, в 1971 году перевели на Усть-Бакчарский хлебоприемный пункт, работал там 40 лет.