Анна Владимировна Юганова (Грущинская), 1939 г.р.

Анна Владимировна Юганова (Грущинская). На интервью присутствовала сноха Ангелина Евгеньевна Юганова (Попова)

Интервью брала Назаренко Т.Ю. 24 августа 2015 г.

Родилась 1 мая 1939 года в д. Сахалинка Первомайского района (в 1939 г. Асиновского района Новосибирской области, потом – Пышкино-Троицкого района Томской области). Жила в Сахалинке до 1958 года.

Дед мой по отцовской линии был поляк, его звали Ян. Оттого в деревне нас, Грущинских, называли по-уличному - Янкиными. Ян Грущинский принимал участие в восстании Т. Костюшко, и потому был сослан на Сахалин. (Т.Н.: Так сказала респондент , на самом деле восстание Костюшко было в 1794 году, и дед Ян не мог быть его участником. Возможно, что дед принимал участие в восстании 1863 года.) У него в Польше осталась семья, но дед был сослан навечно, потому вступил в новый брак, пошел приймаком. Как звали бабушку, я не знаю, я никогда ее не видела. У Яна от этого брака были дети Мария, Марфа, Стас. Отец мой, Владимир, родился в 1896 году (умер в 1974), после него еще был сын Адам.

Когда началась русско-японская война, то дед с семьей уехал с Сахалина - вот как сейчас из Донбасса уезжают. Уехал добровольно. Он и другие, уехавшие с Сахалина, получили место - оно было совершенно пустое, где основали деревню, названную Сахалинкой. Вот так: приехали в лес, разработали поля, поставили дома.

Владимир женился на Надежде Лаврентьевне, 1903 г.р. (умерла в 1963), с которой имел 9 детей - Мария, 1924 г.р. (ум. 2001), потом две Вальки (Валентины), два Кольки, Егор, Шура (Александр), потом Евгений (1934-1998) и я, Анна, 1939 г.р. Но в живых осталось только 3. Сейчас в живых осталась только я. Между Марией и мною было 15 лет разницы.

Я вышла замуж в 1960 году за Ивана Васильевича Юганова. У нас трое детей: Василий, 1961 года рождения, Ольга -1961 г.р. и Вера -1974 г.р.

Василий женат на Ангелине Евгеньевне Поповой.

Рассказ о жизни.

Родилась в Сахалинке. До 1958 года все жила в Сахалинке.

Работать рано начала. Мать болела сильно - до самой смерти болела. У нее эпилепсия же. Ее в войну облили водой. Спали в обед, отдыхали. А там Иван Купала был, или чё. И на нее ведро воды холодной плеснули, с озера там или с курьи. Она заболела от испуга, а кто в войну будет лечить? Тогда как лечили? Старухи там разные. Ну, у нас был в Рождественке Анкудович, фельдшер. Фамилия Анкудович, это я помню. А как звать, не помню. Если бы маму лечили вовремя, может, вылечили бы. И лучше было бы к бабке. Выливать надо было. Она молитву читает, воск кипит, и выливают воск.

А.Ю. Мне говорили, что меня в детстве лечил дедушка. Мой родной дед.

Тебя тоже кто-то пугал?

А.Ю. Наверно, не знаю.

Да, с испуга сильно могли заболеть. Я вот помню, Женькина была свадьба. А столы стояли так, дом как был. Они сидели на лавке, где входная дверь. И Нюшка бежала. Жарко, летом было. И она опять на нее водой. Она по ошибке, случайно ее. А у нее приступ. Три мужика не могли ее удержать, так ломало. А потом она уже приступ чувствовала, говорит: «Ложите меня, сейчас приступ будет». Подергается так, потом уймется. Мама у меня умерла в 63 году, ровно 60 лет. 

Отец был депутатом. Как стал? Избрали,  тогда ж мы избирали. Никаких льгот это ему не давало, обязанности были.

Я с семи лет корову доила. А кто будет?

Про семью отца я  немного знаю. Дед вообще-то не Иван был, Ян. Нас Янкины и звали в деревне. Они поляки. Дед был ссыльный - Костюшкино восстание было, его на Сахалин сослали. Вы потом датируйте, я всю правду говорю. Деда сослали на Сахалин, а семья осталась в Польше. Это Мария говорила (старшая сестра), она знала больше. Вот Мария бы досконально рассказала. Здесь он был в примаках. Примак, то есть жил в семье жены, и вот родились дети. Здесь японская война, оттуда их… Ну, во время японской войны они сами выехали, вот, как сейчас из Донецка. Эвакуированные, значит. И вот он выехал с семьей и односельчанами. Отца моего вывезли маленьким. Отчества своего деда и имени его жены я не знаю. Приехали они в лес, разработали поля. Жили тогда единолично. Сейчас наши поля, как с Сахалинки выезжаешь, заросли. Деревню называли Сахалинкой, потому что с Сахалина выехали.

Звали нас Янкины. Дед у Марии работал в шахте, она была Шахтериха, а у бабки Билибиной работал дед писарем – она Писариха была. Бабка Писариха - и бабка Писариха. В деревне у всех было прозвище. Вот мы были Янкины.

У братьев сестер было много – нас было 9. Маня вот. А потом было, как говорили, две Вальки, два Кольки, Шурка и Егор. Это все умершие. Интересно, что называли одинаково. Много умерло в детстве. Живые - Маня, Женя был с 1934 года, он умер… в 1998 году. 64 года ему было. И я. Из них всех в живых сейчас я одна. На выживаемость дети шли. И на пашне рожали, всяко рожали. Кто тогда выхаживал? Кому надо было? Родила на пашне, в юбку завернула. Я помню, у нас бабка Стешка (Федорова). У нас в доме гулянка шла – они на квартире были, она зимой пошла, в амбаре родила, сняла с себя юбку и Венку этого занесла. Прямо во время гулянки родила, да. Так Венка женился, у него было 5 девок, она всех вЫводила. И Венка умер, она потом умерла. Венку она родила в 55 лет. Бабка Стешка нам не родня, это Федорова, они через дорогу жили.

Хозяйство у нас было большое. Ну, корова, телка или подтелок, пара свиней - самое малое, овцы, куры, Но налог платили непоборный, так сказать. Очень большие налоги. Курица не успела снестись - яйцо сдай. Свинью надо было ободрать, а со свиньи шкуру снять - это ой трудно. С овечек шерсть. Про полторы шкуры - не знаю, не буду врать, а вот шерсть и шкуру. За корову или масло, или молоком выноси. Корову идешь доить, и если на молоканку несешь, - там была как бы контрольная закупка -, чтобы жирнее молоко, первое сдоишь, а остатки сдаиваешь и несешь на молоканку, тогда жирность будет 4,4 или 4,6. Первое молоко жиже, и утрешнее молоко вкуснее вечерешнего. Вас, городских, учить надо.

Спали в орехах. Это сейчас пододеяльники, наволочки. Какую кожурину кинул, что есть под бок, или накрыться - и спишь. Нас мало, мы на печке спали с дедом Бугреем (Бугреевым?). С чужим дедом спала. Он с Баканов придет, на реке Чулым 6 километров они жили. Спать клали  у нас, с детьми.

Он рассказывал притчу. Так же дед попросился ночевать, лег на печке. А муж с женой на кровати. Жене рожать надо было. И пришли двое. Сели за стол, они говорят, родители не слышали, а дед все слышал. Эти двое говорят. Нарекли новорожденному имя, всё, и сказали, что такого-то числа ребенок утонет в колодце. (Дед все родителям рассказал). Вот им на покос (в тот день) надо было, они сделали крышку на колодце, ребенок играл-играл, потом лег на крышку и умер. Это вот такую историю рассказал, я запомнила. А я, когда услышала, еще в школу не ходила. Запомнила. Как говорят: судьбу нарекли, кому какую, сколько прожить, когда умереть – не объедешь.

Мария говорила: «Кому от водки сгореть, тот не утонет». От водки-то как горели - перепьет человек и начинает гореть, прямо вот видно, синим пламенем. У нас Андреянчик, сестры двоюродный мужик, напился, лежал на полу. И вот из него прямо синее пламя. А тетка Нюрка, это которая мать, водой обливала, она дотошная. Она – тогда же без трусов ходили – встала над ним и в рот ему нассала - и все прекратилось, и он выжил.

- Какая интересная история!

Пишите, чем раньше посадят, тем раньше приду (смеется).

Как мы тогда жили? Домик был, 2 комнаты. Прихожая и прируб. Потом железная кровать даже появилась, Женька на ней спал. А отец с матерью спали на деревянной самодельной кровати. Отец у меня рукодельный был, умел все: сани делал, и мельник, и повар: пирогов таких напечет! Женя от него часть взял.

Икона в доме была, православная Божья Матерь. Мы эту икону потом отдали в семью отца, которая другая. Церкви не было, не помню, чтобы кто-то молился. Висела она над столом, на божничке, с полотенчиком. У всех иконы были. Но чтоб молились, собирались – такого не было.

Мама у нас пряла и ткала, как же без тканья? Мы даже сеяли лен. Со льном с этим работы… Его надо выдергать, постелить, собрать, в баню посадить, чтобы прожарить. Потом измять, прочесать, куделю сделать. Потом все перепрясть. Потом кросна наладить - станок такой деревянный. Так еще побегаешь стенки считать, основу когда делаешь. А грязи, а пыли от нее… В воде не мочили – выстилали. Соткешь. И в елочку, и в пешечку – и всяко-всяко. Выстилали этот холст по насту. Потом идешь на курью. Там у нас была кладка - дерево такое, но оно срубленное. Берешь валек такой деревянный, в курье мочишь и долбишь. Потом жлУкта была. Это так: ложишь белье, внизу шайки, палочки. Не было ни мыла ж, ни порошка. Ложишь белье, зола кипит, водой этой поливаешь. Все это полежит, потом этот щелок - бежишь, в щелоке стираешь. Потом снова идешь на кладку и вальком до тех пор отбиваешь, пока светла вода не пошла. И рубашки шили, и платья. Как зачешется – теранёшь и до крови обдираешься этим платьем. Не то, что сейчас по хозяйству управляться. С одним бельем сколько возни. А на покос мужикам обязательно белая рубашка: потеют же, а в белом не так жарко. Чтобы солнышко не жгло. На покосе отец у нас всегда ходил босиком. Обувь-то – кЕрзовые сапоги, портянки. Ну, шерстяные носки, таких-то не было. В магазине ничего не было. А и было – денег-то нет. За палочку в колхозе работали. Трудодень. Потом на этот трудодень дадут по 100, по 200 грамм хлеба, какой урожай будет. Вот и тянешь потом всю зиму, хлеб печешь. И мякины добавляли, и половину картошки. Жрать-то чё-то надо было. Но мясо-то было. Свою скотину держали ведь. Чем свиней кормили? На конный двор съездишь, говяшЕй привезешь. Чугунок картошки сваришь, в шайку навалишь, насыпешь конских говяшей ведро, перетолкешь… там свиньи такие росли.

Стряпала я с детства. Мама больная ведь… На утро, на день ставили чугуны в печку. Мама болела, все я. Чугуны здоровые. Каталочка была, чтоб легче было  чугуны ухватом вынимать. Палочка такая была круглая, по ней ухват прокатывали, не на весу. В щи кусок мяса, капуста, воды налил - и в легкий дух. Вечером схватишь – пар не идет, думаешь, остыло, - хлебнешь и все во рту обожжешь. А что не доели - ночью заморозишь, и утром идешь в школу. Зимой в Сергеево я жила, родители платили рубль за квартиру. За месяц. Утром бабка (хозяйка) печку топит. Поставишь чашечку со щами, она нагреется, растает.

Нормы питания? Помню, девчонки с производства жили у нас. Купят магазинный хлеб кирпичиками. На неделю норму дадут - хочешь сразу съешь, хочешь растягивай, но больше не проси. Магазинный хлеб был казенный, лакомство. Он был без примесей картошки, я все мечтала, чтоб отрезали. Но ни разу тот хлеб не попробовала.

Брали с собой, когда жили на квартире: молока, сала, кусочки мяса нарубленные. Вот дадут – прешь на себе эту сумку. Картошки – сколько хочешь. Я помню, в 8 классе цыгане приехали, и мы всё проворожили. И  сидели на голой картошке. Картошку только давали, сколько хочешь, на лошади привозили картошку. Кстати, как мне цыганка наворожила, так вся жизнь - как есть. Сказала, что я шустрая, буду вдовой, и будет у меня трое детей. Мы все хохотали, что вдова. А так и вышло – овдовела я.

В родной деревне был клуб, и ясли были. Воспитатель - Анна Тимофеевна. Я в ясли эти ходила. Мама мне нальет молоко, и иду. А если не хочу в ясли, то выпью молоко и целый день под амбаром просижу. А почему не хотела в ясли – не знаю.

- Это вы в годы войны в ясли ходили?

Нас уже тогда на работу гоняли! (Анна Владимировна родилась в мае 1939 года. На начало войны ей было 2 года. – Т.Н.) Когда война закончилась, мне был седьмой год, я еще в школу не ходила. Отец во время войны был поваром в Мурманске. Не на корабле, на берегу. У него там семья была, ребенок был. Но я подробности не знаю.

А на работу нас гоняли. Копна возили. То есть лет с 5 ребенок управлялся с лошадью. Даже сейчас вам представить трудно. Бригада ж работает. Два копновоза, два метчика, один на стогу стоит. Надо успевать подвозить копна. Метали по три зарода (зарод – длинная, плотно уложенная куча сена или соломы, иногда образовавшаяся в результате объединения нескольких стогов – Т.Н.). Дядя Адам и батька. Батька у меня передовиком производства был. Его даже на ВДНХ отправляли в Москву, но он не поехал. А сродный брат – Анатолий Евстафиевич, тот у нас Герой Социалистического Труда. Он уже умер, а вдова его в Ежах живет.

В детстве я вовсю работала. Огород надо обработать. Я когда к Югановым пришла, мне сказали картошку рядками огребать. Так я даже не поняла, о чем они. У нас на огороде отец каждый куст огребал отдельно, и на два раза. Если маленькую кучку нагреб, то еще заставит.

Дрова пилили по эталонному полену. Заготавливали их весной (1 мая). Козелки такие были маленькие, чтобы не ширкать по земле пилой. Валишь бревно - отец заметит, где пилить, и мы пилим ровненько. Не сажень, примерно полметра. Потом все огребали, чтоб дрова не сгорели, а зимой на саночках вывозим. Дрова всегда возили из леса. Изгороди, амбары в войну на дрова не разбирали.

И на работу в колхоз надо. Это строго. У нас остался бригадир, или председатель, Желобков Платон. Помню, у нас забирали нетель – вроде как на войну. Я стояла на окне и плакала. Тоже по-разному было, кто бедовал, а кто нет.

О питании в годы войны и после.

Сестра Мария работала учительницей в Магале. От Сахалинки это больше 20 км. Она отучит в субботу - и придет. Она получала паек и приносила его к нам домой. Шла, разумеется, все пешком.

Лошадей мало было. И в войну, и после войны возили на быках. У Марии покос был на Безводном. Назвали так, что там поблизости вообще нет никакой воды. Приедешь, лагушку с водой с собой привезешь. А скотине тоже хочется пить, так бык готов разбить этот лагун. И пахали на коровах. На Борисову гору везут зерно - это днем. А ночью картошку копают свою. Утром только посмотрят, не потеряли ли картошку в темноте на поле. И почему-то начала мокрица расти. Наверно, потому, что землю стали обрабатывать хуже. Картошка росла плохо. А жрать-то надо.

Что ели во время войны? Хлеб и после войны был с картошкой. Или с мякиной. Коров держали, мать варила сыр. Картошку натрет, сложит в чугунок - и в вольный дух. Каша. Вот щи эти. Я до сих пор щи люблю, даже сметаной не заправляю их никогда. Огурцы наросли если – в погреб, в кадки пятнадцативедерные. Капусту также - белая такая, вилки. Вкуснятина. Паренки парили из брюквы. Морковку сушили – сладкая, вместо конфет. Все ели, что на огороде выросло. Но помидоры мать не садила, потому что не любила. Вообще – были. Не консервировали – все пряного посола. Свинью заколют, бочка. И какие-то щели там были. Чтобы рассол сбегал. Ставили их на шайки. Накладываешь плотно-плотно, солью засыпаешь, и рассол в щели сбегает. Потом на мороз, потом пешней выкурят – так плотно слеживается. Жрали: и в суп кидали, и так ели. С мясом сало, вкусное. Колбасу делали свою - и кровяную, и из рубленного мяса. Не на мясорубке, корыто такое и сечкой – тук-тук-тук. На пироги осердие с лучком. С калиной делали пироги. Ягоду сушили – черемуху мололи. Самовар стоит, мать в чашку дюралюминиевую насыплет и разваривает. Пироги пекли из того же теста, что и хлеб, напополам с картошкой или с мякиной. Потом пеклеванка какая-то, мука, появилась (то есть ржаная мука, просеянная через мелкое сито, от которой отделены не только самые крупные фракции, типа отрубей, а самая качественная. Сейчас вся ржаная мука является пеклеванной, сам термин утратил значение – Т.Н.) , это я уже в 7 классе училась. Отец выбивал тесто. Дает ведро, сидишь, держишь, а он – веселкой выбивает. Веселка должна быть очень чистой. Картошку терли на большой самодельной терке. Пока трешь – руки оботрешь все. Специальных картофелетерок не было. Были рушалки. Это когда каши хотели. Замочишь пшеницу, большие такие деревянные ступы - и в них деревянным пестом оббиваешь крупу.

Бражку делали – солод растили. Рожь замачивали, она прорастет – ее на печку. Сладкий. Прибежишь с мороза, нажрешься ржи этой. Как конфет. И уснешь.

О детском досуге. Воспитание.

Чтобы кататься на горке – пойдем, на конном дворе возьмем сани, оглобли открутим. Там был спуск к курье, скат пологий. Там мы катались. Один раз Венка сидел, рулил, залетели мы в курью. Идем, мороз, с нас течет. Домой не пойдешь - ругаться будут. Мы к Манохиным, они вообще бедно жили, 6 детей было. Там обсохнем - и поползли по домам. А у меня валенки были белые, самокатки. Придем, в русскую печку сушить валенки поставим. Мать утром: «Нюрка, что, в полынью залетела?» Валенки-то белые, а вода в курье желтая. Сверху штаны какие-то были натянуты, а внизу все равно закрасились валенки. И все равно попало.

Бить не били, но попадало. Отец дважды бил. Один раз – у нас учителя жили на квартире, и я без спросу взяла у нее карандаши: «У нее много, а ни у кого нету». Я принесла в школу, наломала и раздала. А учились - первый с третьим и второй с четвертым. Мария не брала нас в свою группу. Учительница пожаловалась отцу. Отец ругался: «Выверну руки, если не ложила – не бери!». Еще раз бил. У отца почему-то болели губы. Он играл со мной, и я попала ему. Ну, если бы не тетка Акулина, он меня, наверно, убил бы. Он меня пинал. Это от боли было. Акулина меня забрала. Акулина была нам не родня, соседка. Она нам вязала, присматривала за нами. Вшей била нам – тогда же было.

Ни света не было, ничего. Лучинка. Сибирь, здесь же ссыльные были только. Не думали, как человек будет выживать. Ну, живое, оно выживет. Павлушка Воронко родился. Все думали, не выживет, какой был. Ему было полгода, он в руку толщиной был и голова, лицо как у старичка. Мать с ним в Томске лежала. Ее когда кесарили, занесли инфекцию, ее спасали, и его долго спасали. Бабка с ним лежала. Выкармливали коровьим молоком. Он выправился. Морда - во! стала. Сейчас он в Юрге живет.

Помню, у Анисьи, соседки, поспели огурцы. Тогда не накрывали ничё, были грядки навозные. Огурцы свои есть, а мы с Лидкой и Машкой залезли с межи. В штанах - одели штаны и фуражки (чтобы приняли нас за мальчишек). Анисья услышала, Алексей выскочил, к нам залетели, свиньи напугались, рюхать начали. А рядом лес был, мы - в лес. А спали на крыше с Машкой. А Лидку проводили домой. Мама утром: «Вставай, Нюрка, на работу! Алексей пришел: не вы ли лазали в огород?» - «Ты чё, мам, мы спа-али!» Он на Витьку Сныткина налетел с вилами: он на меня по росту походил, такой же рослый. Ой, горе… У Михеевых на окне лежали помидоры. Бабка слепая была, а дед глухой. Шибочку (дощечку, которая держит переплет в окне) выставишь, тихонько выгребем и приставим назад шибочку. Своих-то не растили. У бабки Кати были. Она их ветками сламывала и на веревочках так.

Охота было сладкого. На село едешь, мать сварит пару яиц. А я в ту пору яиц была, наверно, обожравшись. Зайдешь в магазин. А Иван Агафоныч там был. Я ему яйца отдам, а он мне "дунькиной радости" свешает. Охота же конфет было. И вот на работу - молока бутыль, хлебца, а яйца променяла. А потом дом мы ремонтировали. Мамка пришла: «Иван Агафоныч, яишницу бы сжарить, дай яиц». А у него свои проблемы, план.  Но дал он ей втихушку яиц, мы хорошие знакомые были. Мать тук – оно вареное! Уже протухшее… Своих купила.

На работу всегда брала. Бутылку воды, хлеба и комок сахару. А надо в клуб же бежать. И вот так.

А.Ю. Босоножки перекрашивали, чтобы в клуб каждый раз в новом цвете.

О праздниках.

Рождество у нас было престольным праздником. Тогда неделю гуляют. Пироги напекут - и с калиной, и с осердием. В подполье спустят. За картошкой полезешь, пирог вот так помнешь - пищит, значит с калиной. А с осердием – там же лук нарубленный, неохота. А в калину, чтобы сладкая была, свеклу добавляли. С черемухой еще пекли. А вот малину и смородину сушили, потом заваривали в кипятке - вот и начинка для пирогов.

Колядовали. Долго ходили. Один раз Артюхов за нами гнался босиком. Мы зашли ряженые. Рядились, кто во что найдет и как придумает, лица закрывали. Ребятишки испугались, заплакали, он с русской печки соскочил - и за нами.

Этот обычай держался долго. У меня уже Верка была (1974 г.р.), мы колядовали, ходили. С 7 января по 19 января. И старухи с нами ходили, 64 года. На шею вешаем бутылку, воронку. Потому что если все угощения пить, то до дому не дойдешь. А тут сливаешь, потом дома - что хочешь с этим делай, хочешь, пей… Пришли к парторгу мы. Как нас собака там не загрызла? Меня жена признала по рукам. Морды-то заделаны, как узнать? А они только после бани пришли, застолье там. «Нечем вас угостить!». Я бутылку свою взяла, что на шее, и наливаю им. Щетинин, главный инженер, упал, хохотал – ряженые хозяев угощают. Давали кто консервы, кто рыбы, кто еще. С клубной ходили на трактовую. До трех часов ночи, а в пять надо вставать. Муж боялся, что «мужики полюбят», не пускал. Так муж во вторую смену идет, и ему уже кто-то доложил. Он ревновал, я как на курсы в Красноярск уезжала, в институт, он плакал навзрыд, не хотел, чтобы я ехала.

На Пасху вставали до свету, надо было до восхода солнца похристосоваться. Потом поели, и начинается гулянка. А мы (дети) босиком на горку бежать, в лапту играть. Гора-то уже сухая. Яйца катали. Ходили, славили. И на Рождество, и на Пасху. Смотрели, у кого дым идет. Кто проснулся, к тому заходишь. Я тогда, наверно, и обожралась яиц. Мария шила мне платье с большими карманами, туда складывали, много.

Советские праздники? Не знаю, на 1 мая всегда дрова пилили, заготовляли дрова. Вот Ожинки, День Борозды. Отец пиво варил, бражку. Председатель Роман Василич Цыпунов – заезжал, просил у отца попробовать. Этот председатель ходил в полушубке из собачьих шкур. Такой, до колена. Вот идет по деревне – все собаки за ним. Воняет псиной. По деревне он главный был. На Ожинки в клубе ставили столы, браги принесут, гуляют. А советские – не-е. На выборы ездили в Сергеево, мы вставали рано, чтобы не проспать, но на машине прокатиться до Сергеева.

Как училась? 4 класса окончила в Сахалинке, 5-6-7 - ходили в Сергеево, тогда район Пышкино-Троицкий назывался, а потом стал Первомайский. В 8 классе я в Рождественке училась, уже платно. Тогда семилетнее же было образование-то. А остальное платное. А в 9-10 классе, в 1959 году, я училась в Сергееве опять, там открыли десятилетку, и там уже отменили платное образование. У меня в учебе были пропуски. В четвертом классе мать болела сильно, и меня не пустили - хозяйство такое, как? А отец был депутатом, и с половины года стала снова ходить. Отец же был депутатом, его стали принуждать (чтобы его дети учились). В девятом классе снова не училась год. Отец под машину попал. Тоже на хозяйство - мать болела, отец.

В интернате  жили, когда я в  8 классе училась – он стоял между Узенью и Рождественкой. В Рождественке жили все учителя, а в Узени – только Лидия Сергеевна Теряхова. В Узени был клуб. В Рождественке тоже был клуб, но там учителя были. Через дорогу Александр Сергеевич Бигбаев, еще Иван Агафонович… физкультурник наш. Тоже молодые. Увидят -  накажут. А в клуб-то охота. Ведь 8 класс. Бегали в Узень. У воспитательницы подведем часы: «Екатерина Георгиевна! Вам пора уже». Она соберется, мы быстренько оденемся - и в Узень. Кино в клубе показывали, но на что ходить – денег не было. У производственников-то были. У нас Попков Александр Яковлевич был. Физик. Косоглазый был, мы его зайцем звали. Так вот, когда шло хорошее кино, я делала так: все плакаты вверх ногами переверну. Он приходит – задал без объяснения 8 параграфов и отпустил. Мы ушли в кино, тогда и меня проводили.

Меня Попов часто выгонял из класса - вела себя так. Разорется: «Грущинская, выйди из класса!». А я у окна сидела. Открою окно - и в окно выйду. А так если выходить – учителя увидят. А так - незаметно. Но никогда не жаловался ни родителям, ни сестре. Но мы росли сами по себе, хотели - учились. На физкультуру на лыжах едешь – зайдешь к подружке Юльке Киселевой в дом, чаю попьешь, возвращаешься другой дорогой. Были, оценку заработали.

Сама я была колхозная. Я в 1958 году сбежала с колхоза. Как мы убегали с Надькой Билибиной! Мария с ног босоножки сняла – обуть было нечего. Продали капусту. В 1953 году у нас Комсомольский открылся, там жили украинцы. И Мария сшила мне платье. И все! А больше мне брать нечего. И вот нам надо было на дебаркадер. В Сергеево тогда трамвай такой ходил по реке. И вот мы идем, слышим - дрожки загремели. Это Жульев Николай Степанович, председатель. Он не догонял нас, по своим делам ехал. Мы в болото заскочили. Комары, а мы сидим. Но он проехал – все… А ведь в 10 классе нас возили в Томск, мы давали интервью, что пойдем работать доярками. А охота ли работать доярками? Из документов у меня были только метрики.

В Комсомольске много работы было. Я на дороге работала. Я в Комсомольске все работы прошла, какие там есть. На дороге работала, в ширпотребе работала, в лесу работала, помощником печника работала. Потом бухгалтером, нормировщиком… А паспорта у меня не было, не-ет.

- Когда паспорт получили? Когда паспортизированная местность стала, тогда?

- Неужели в 1975 году, при всеобщей паспортизации? Меня по метрикам зарегистрировали. (ТН: Анна Владимировна далее вспоминала дату, уточняя, был ли у нее паспорт при регистрации брака в 1960 году и при регистрации рождения первого ребенка – паспорта не было)

А.Ю. Ого!

Ну, наверно… Не-а… в 1961 году… Да, это  позже было, наверно. Меня по метрикам регистрировали. У Ивана (мужа) ничего не было, а у меня хоть метрики были. А Ольга Ивановна, секретарь, у нас хорошая была, в сельсовете. У нас сельсоветы были. Говорит, приходите, зарегистрирую. Это в 1961 году. Я в 1960 году вышла замуж, а в 1961 родила уже Василия. Как говорится, легли вдвоем, встали втроем. Муж мой, Иван Васильевич Юганов, родился в 1932 году, дня рождения у него два - 10 июня и 23 июня. По военному билету и по паспорту разные даты. Документов-то не было, так поставили. Дети у меня - Вася, Ольга и Вера - от него. Так вот паспорт, кажется, был, когда Веру регистрировали. Муж у меня был десятником, мастером, курсы кончал… работал в Леспромхозе.

Было у нас частное хозяйство, а как же! И коровы, и свиньи, и овцы, и куры. На Причулымском мы жили. Жить-то, выживать, надо было. На Причулымском огород был 13 соток, а здесь – 14 почти.

Как с Поповыми пересеклись? Геля с сыном вместе в Политехническом учились. Это сношка моя, она одна. Зятей двое, а сноха одна. Дети у меня очень хорошие.