Оглобин Н.Н. "Женский вопрос" в Сибири в XVII в.

Н. Н. Оглоблин «ЖЕНСКИЙ ВОПРОС» В СИБИРИ В XVII ВЕКЕ.

    Тяжело жилось в XVII веке малочисленному русскому населению Сибири. Оторванные от родной почвы и заброшенные судьбою в неприветливый край, в среду первобытных «иноземцев», ревниво отстаивавших свою независимость в борьбе с предприимчивыми пришельцами, русские долгое время чувствовали себя в Сибири как в неприятельской стране. Сколько буйных русских голов нашло себе здесь преждевременную могилу, пока шаг за шагом было пройдено с неимоверными трудностями это огромное пространство от Урала до Восточнаго океана! И трудно сказать, отчего больше гибли русские: от вражеских ли рук инородцев, или от тяжелых физических и социальных условий тамошней жизни...

    Особенно трудно приходилось «служилым людям», совершавшим безпрестанные походы, то для сбора «ясака» с «мирных иноземцев», готовых при каждом удобном случае перейти в разряд «изменников» государю и всевозможными мерами избавиться от платежа «ясака» и воеводских «поминков», то для открытия «новых землиц» и «приведения» их «под государеву руку», то для подавления бунтов ясачных людей и пр. и пр. В этих походах русские гибли массами и от нападений инородцев, и от всевозможных физических лишений. Если где, то именно здесь имела правдивый смысл обычная формула «челобитных» XVII века, в которых челобитчики плачутся, что они «помирают голодною смертию»... Сибирские служилые люди, действительно, не раз «помирали голодною смертию» во время своих походов по неизмеримым пространствам Сибири. В документах нередки фактическия указания на то, как русским приходилось в походах есть «траву и сосну и коренье» и «всякую едь скверную»¹⁾... Встречаются даже ужасные примеры вынужденнаго людоедства²⁾...

    Возвращаясь с походов «домой», в города и «остроги», представлявшие крайне слабо развитые центры «культурной» жизни, русские служилые люди не находили и здесь полнаго успокоенья от только что понесенных трудов. В большинстве это была безсемейная и бездомовная голытьба, привязанная к известному городу или острогу единственно получаемым здесь «государевым жалованьем», да возможностью «погулять» тут после походных лишений — добраться до «хмельнаго зелья», «питья табаку», игры «в зернь» и т. п. Ничто более прочное не привязывало их к населенным центрам. Прогулявши заработанное государево жалованье и приобретенную в походах всякими неправыми путями «мягкую рухлядь», они снова бросались в походы, в надежде на новую наживу.

    Не мудрено, как сильно грубели в такой обстановке сердца этих отважных «землепроходов», и как жестоко отзывалась на бедных инородцах загрубелость русской служилой, промышленной и всякой иной голытьбы... Кто знает, какими путями пошла бы русская колонизация Сибири и какой характер она приобрела бы, особенно в отношениях к инородцам, если бы среди русских первонасельников этого края люди семейные преобладали над безсемейною вольницею...

    Но, к сожалению, первых было меньшинство среди того русскаго люда, который в XVII веке стремился в Сибирь. Русская женщина, и доселе более мужчин привязанная к земле «отцов и дедов» и менее подвижная, неохотно шла в XVII веке в Сибирь и была там сравнительно большою редкостью. Неудивительны после этого слезныя «челобитныя» русских людей, заброшенных в Сибирь и не нашедших здесь подруг жизни, о высылке к ним русских «гулящих женок» (гулящих не в нашем обидном смысле, а в смысле свободных,  вольных).

    Именно с такими челобитьями обращались к царю в 1627 и 1630 гг. енисейские «пашенные крестьяне из ссыльных людей». Челобитныя их настолько любопытны, что над ними стоить остановиться подробнее.

    Первая челобитная, 1627 г., подана енисейскому воеводе крестьянином Ивашкою Семеновым от имени двадцати товарищей ³⁾. Ивашка рассказывает, что он и товарищи присланы были на «государеву пашню» в 1621 г. и с того времени «по вся годы» приходится им «распахивать вновь» землю, т. е. подымать новину. Работа крайне тяжелая, от нея пала большая часть данных им «государевых лошадей», осталось только 14 лошадей, с которыми невозможно управиться около земли. Купить лошадей им не на что, так как за все время они получили от казны «подмоги» всего по 2 рубля на человека. Своих же «пашнишек и по сю пору распахать не успели» — все заняты государевым делом. Кроме «государевой пашни» на них возложены и разныя «изделья» по городу и уезду. Так, они перевозят в Енисейск хлебные и другие припасы из Маковскаго острожка, «курят» вино и пиво «на остяцкие расходы», «своею силою» построили «государеву винную поварню и аманацкую избу», производят разныя «поделки» по городу и проч.

    Словом, все свое время они отдают «государеву делу», а о себе и подумать им некогда. Все эти шесть лет они терпели «великую нужю и бедность и голод и наготу и босоту»: «по 2 годы на твоей государеве пашне траву ели — мало не померли голодною смертию»... «Не токмо, государь, что лошади купити, но и платьишка и обуви купити нечем, и хлеба, государь, себе в 6 годов досыти не напахали»...

   Даже «дворишков» они не успели себе устроить как следует. Все они «людишка одинокие и холостые»: «как, государь, с твоей государевой пашни придем — хлебы печем и ести варим и толчем и мелем сами, опочиву нет ни на мал час! А как бы, государь, у нас, сирот твоих, женишки были и мы бы хотя избные работы не знали»... Им обещали прислать из Тобольска «гулящих женок», но и до сих пор «не присылают — женитца не на ком, а без женишек, государь, нам быти никако немочно!»...

    Челобитная оканчивается воззванием к «милосердому государю-царю»: «смилуйся! пожалуй нас, сирот твоих бедных, своим царским денежным жалованьем на платьишко и на обувь» и проч. и «вели, государь, нам прислати из Тобольска гулящих женочек, на ком женитися!»...

    По поводу этой челобитной была отправлена «грамота» тобольским воеводам князю Андрею Хованскому с товарищи⁴⁾. Грамота предписывала выдать челобитчикам новыя «подможныя деньги», «смотря по скудости» крестьян, купить для них лошадей, да жонок гулящих и свободных, вдов и девок, из Тобольска и из иных городов в Енисейской острог велели послати, потому что в Енисейском остроге пашенные крестьяне многие холостые, а без жон им быти не уметь»...

    «Отписка» князя А. Хованскаго⁵ говорит, что челобитчикам крестьянам выдано вновь по 2 рубля «подможных денег» на человека (но «на ссуду, взаймы»), сделаны распоряжения о покупке для них лошадей, но «гулящих жонок и девок» не послано, потому что таких не нашли в Тобольске.

    Новая «грамота»⁶) предписывает князю А. Хованскому «отписать от себя в сибирские городы: где будут сыщут гулящих жонок и девок — велеть послати в Енисею».

    Но видно и в других сибирских городах также не нашли «гулящих жонок и девок»: по крайней мере в 1630 г. встречаем новую «челобитную» енисейских пашенных крестьян⁷) о том же предмете. На этот раз челобитную подал крестьянин Федор Толстихин от лица 53-х человек.

    И здесь крестьяне плачутся на бедственность своего положения, как следствие массы лежащих на них повинностей. Перечень последних почти тот же, что и в первой челобитной. Впрочем, встречаем и одну новую повинность, очень оригинальную... Косят они на государя сено по 30 копен каждый крестьянин. «А тому, государь, сену расходу нет..., а сено стоит в стогах годов по 8 и по 9, а гниет даром, тебе, государю, прибыли нет, а нам, сиротам твоим, работа великая»...

   О домашней своей жизни крестьяне отзываются почти в тех же выражениях: «а людишки, государь, мы одинокие — жен и детей у нас нет, в пашенную и в свякую пору мелем и печем и варим сами, а в кою пору на твоем государевом зделье или в гоньбе — и в ту пору подворишки наши пусты стоять». В Енисейске они не находят для себя жен, а «в сибирские городы для женитьбы нас не отпустят» воеводы. Просят о таком отпуске и об облегчении перечисленных в челобитной повинностей.

    Приговор на челобитной делает выговор воеводе за напрасное обременение крестьян безполезным сенокошением (то «деелось воеводским нераденьем»), предписывает бросить его, а об иных делах, возбужденных челобитной — «будет указ по докладу» государю.

    К сожалению, этого «доклада» не сохранилось, так что мы не знаем — разрешено ли было енисейским крестьянам отправиться в поиски по сибирским городам за «гулящими женами и девками», или снова было предписано воеводам заняться этим делом. Во всяком случае — челобитныя очень характерны для обрисовки домашней обстановки первых русских колонизаторов - земледельцев Сибири.

    Совершенно иначе относились к вопросу о женах другие колонизаторы Сибири — служилые люди. Как лица более самостоятельныя и властныя, более энергичныя и предприимчивыя — они считали излишним безпокоить государя челобитьями о своих семейных делах и решали их самовольно, каждый по своему вкусу и обстоятельствам. Произвол служилых людей в этих делах нередко принимал крайне безобразный характер...

    Правда, правительство принимало меры против этих безобразий, но зло так глубоко укоренилось, что вырвать его не удалось ни в XVII веке, ни позже⁸).

   Одно из древнейших указаний источников на семейныя безобразия сибирских служилых людей заключается в «отписке» государю тобольскаго архиепископа Макария, 1628 года⁹), «В прошлых годех» — разсказывает архиепископ — тобольский конный казак Гаврило Попов «завладел» крещеною «остяцкою жоночкой» Акулиной. Проживя с нею несколько времени, он «зговорил» и выдал ее замуж за «гулящаго человека» Дружину Ондреева. Но когда Дружинка «збрел» на Тюмень, Попов не отпустил с ним его жену, а «продал» ее «отставленому» подьячему Агафону Тимофееву. Агафон служил подьячим на Тюмени, Пелыми и в Тобольске, и везде был отставлен «за воровство». Он был человек женатый. Купивши Акулину, подъячий «сослал жену свою Федорку в свою деревню» и стал жить с Акулиной, против ея желания.

    В 1627 г. била челом архиепископу другая «остяцкая женочка» Соломонида Ларионова на тобольскаго подъячаго Степана Полутова, который в 1620 г. «купил ее» у казака Данилы Козлова — «девкою крещеною». Жила она с подъячим 4 года, [200] прижила с ним сына и теперь от того Степана ходить опять чревата. Жена Степана узнала о связи мужа и «бьет» Соломониду и «увечит на смерть».

    Архиепископ заключает: «а иные, государь, в Тобольске казачьи дети матерей своих бьют и давят; а иные казаки на Руси жен своих и детей пометали, а в Сибири поимают иных жен; а у иных, государь, казаков и в Сибири — на том городе жена, а на другом другая, а иные, государь, казаки велят женам своим блуд деяти с чюжими мужми; а иные, государь, казаки поедучи на твою государеву службу оставливают жен своих на блуд иным казакам и гулящим людем...» Архиепископ справедливо заключает, что «от такового, государь, их блуднаго, пребезаконнаго содомскаго житья быть не мошно!..»

    В другой «отписке» того же 1628 г. ¹⁰) архиепископ Макарий говорит о казаках и других служилых людях, которых отправляют из Сибири в Москву с «соболиною казною», воеводскими «отписками» и другими делами: «И те, государь, казаки, выехав из сибирских городов за Верхотурской волок, в городех и в селех женятся, а женясь — тут жены своя мечют, и приехав... к Москве — и на Москве теж казаки женятся на иных женах, а иное, государь — у мужей жены увозят, да бьют челом тебе великому государю... о подводах, на чем весть жен своих. И привезши, государь, в сибирские городы тех своих жен продают своей же братье; а иные, государь, их жены приезжают в Сибирь после их, а они мужи их на иных поженились...»

    Приговор государя на последней «отписке» предписывает архиепископу — «сыскивать» о казачьих женах и «указ чинить по своему святительскому суду и разсмотренью: тот суд и сыск  ево святительской...» Относительно же выдачи подвод для незаконных казачьих жен приговор замечает: «а подвод казакам на Москве и под прямые жены не дают»...

    Конечно, архиепископ не один раз «чинил сыск и суд» по своему «святительскому разсмотренью» о «пребеззаконной» семейной жизни сибиряков. Но ея неурядицы и безобразия оттого не уменьшались.

    Наряду с духовною властию и светская обращала внимание на семейныя дела служилых людей и доносила о них в Москву.

   Такова, например, «отписка» тобольских воевод князя Петра Пронскаго с товарищи, 1640 года¹¹).

   В апреле этого года била челом воеводам «русская жонка» Овдотьица Васильева, привезенная в Тобольск сосланным из Москвы «иноземцом», ротмистром Степаном Коловским. Замужем была она за стрельцом Гришкою Ивановым и жила с ним в Архангельске, куда муж был послан на службу. Жизнь в Архангельске ей не понравилась — приходилось там много бедствовать. Она «съехала» от мужа на родину, в Сольвычегодскую, к отцу и матери. Отец ея служит «пивоваром» на «государеве поварне». Муж же ея «и ныне жив» в Архангельске «в стрельцах.»

    Проезжал как-то чрез Сольвычегодскую, возвращаясь из Москвы в Сибирь, енисейский казак Осип Васильев. Познакомившись с Овдотьицою и понравившись ей, Осип «подговорил» ее бежать от отца и матери, и «образовался-де ей — хотел на ней женитца.» Овдотьица охотно согласилась, не смотря на то, что ея законный муж был жив. Влюбленная парочка уехала из Соливычегодской.

    Но Осипу Авдотья скоро надоела, и уже в Соликамской он «отдал» ее встретившемуся здесь ротмистру Коловскому. «Продал ли де ее Овдотьицу» Осип, или «так отдал» Коловскому — она «не ведает.» Но видно ротмистр ей не понравился и в Тобольске она стала принимать меры, чтобы уйти от него. Отпустил ли ее ротмистр, нашла ли она своего Осипа, или вернулась на родину — остается неизвестным.

    На того же ротмистра Коловскаго била челом и другая «привозная руская жонка» Оринка Иванова. Она была родом из Кайгородка, дочь бобыля, вдова «гулящаго человека». В Кайгородке встретилась она с ротмистром, который и «подговорил» ее ехать с ним в Сибирь. Она согласилась, но на Тюмени ротмистр «отдал» ее тарскому «сотнику» Ивану Лаптеву, сопровождавшему ссыльнаго Коловскаго в качестве «пристава».

  Затем князь Пронский сообщает, что у приехавших с Руси в Тобольск томских боярских детей он нашел по несколько «привозных руских жонок». (Васильем Старковым привезены «2 жонки — Офимка Омельянова да Василиска Осипова» и проч.). «Имали» они тех «жонок» на Устюге Великом, в Соли Вычегодской и других местах. Чтобы прикрепить их к себе, боярские дети составили на женок «крепости» на «урочные лета». Но эти «крепости» явно не законныя: писали их и «в послухах» были не местные подьячие и не «земские дьячки», а «товарищи» боярских детей — томские же служилые люди, да и притом — «ни в котором городе те крепости не записаны».

   Оказалось, впрочем, что сами «привозныя жонки» ничего не имели ни против этих «крепостей», ни вообще против сожительства с боярскими детьми, хотя бы и на гаремном принципе... На допросе у воевод женки показали, «что они вдовы вольные,  а били челом Томским служилым людем своею волею и впредь у них жить хотят...» Воеводы не доверяли, однако, их вдовьему положению и хотели отдать сомнительных вдов «на поруки» до государева указа, опасаясь, что явятся челобитчики «за тех жонок на тех служилых людей». Но и челобитчики не являлись, и никто в Тобольске «не ручался» за привозных женок. Пришлось тогда ограничиться тем, что у боярских детей воеводы отобрали «крепости» на привезенных женщин, а самих служилых людей отдали «на поруки, с записьми», что если явятся «исцы тем жонкам», то их хозяева обязаны «поставить» женок в Тобольск.

   Воеводы замечают, что вообще «многие сибирские служилые люди» привозят «с Руси из верховых городов крестьян с женами и с детьми», также и отдельных «женок и девок и робят». Между тем на право привоза этих людей они не предоставляют ни «государевых проезжих грамот», ни воеводских «проезжих памятей». Воеводы заключают: «и впредь, государь, нам холопем своим — о таких людех вели свой государев указ учинить».

    В приговоре читаем: «отписать (тобольским воеводам) — велеть заказ учинить служилым и всяким людем крепкой, чтобы они с Руси жонок и девок с собою в Сибирь не провозили, и ни от ково их на Руси не подговаривали, и в Сибири ими не торговали, чтоб отнюдь вперед такова воровства не было. А хто учнет так воровать с Руси жонок и девок подговаривать, и в Сибирь провозить, и продавать, и им чинить наказанье, хто чего доведетца».

    Но не один раз повторялся этот «заказ крепкой» и много раз за нарушение его чинилось сибирякам «наказанье», а зло нисколько не уменьшалось, а скорее возростало...

    Высшие служилые люди Сибири, особенно могущественные сатрапы - воеводы не отставали в деле семейных правонарушений от подчиненных им казаков и другой нисшей братии. Пользуясь своею обширною (вследствие отдаления от центральнаго правительства) властию, воеводы и другие начальные люди иногда даже превосходили в семейных безчинствах своих подчиненных. Понятно, как печально влияла на последних разнузданность семейной жизни их начальников. Насколько воеводы безобразничали открыто в городах, в надежде, что «до царя далеко», настолько и казаки не церемонились в походах и в «ясачных зимовьях», вдали от воеводских глаз. Кто был более грязен в проступках против семейной нравственности — судить трудно.

    Но и над воеводами иногда «гром гремел», и далекая Москва чинила и им «наказанье»... Приведу два случая.

   В 1626 г. патриарх Филарет Никитич получил «отписку» тобольскаго архиепископа Макария¹²) о енисейском воеводе Андрее Леонтьевиче Ошанине. 3-го августа «сказывал» архиепископу енисейский казак Иван Обухов, что когда в прошлом 1625 г. Ошанин ехал из Москвы на свое воеводство, то с Тюмени «увез» у государева пашеннаго крестьянина Медведка его сноху Катеринку Ондрееву. Приехавши в Енисейск, Ошанин «продал» Катеринку казаку Булатку Иванову, «а взял за нее 20 рублев»... Когда Булатко отправился «на промысел», воевода снова взял к себе Катеринку, а затем в другой раз «продал» ее «иному казаку» Леонтью Кобылину, взявши теперь за свой «товар» дороже — 30 рублей. Кобылин и доселе «живет» с нею «беззаконством, что и с женою, и та - де, государь, ныне Катеринка чреваста»...

   Архиепископ обвиняет воеводу Ошанина еще в другом проступке. Летом, 1626 г., по настоянию воеводы, енисейский «белый поп» Кирило «молитвил (т. е. обвенчал) ночью» местной съезжей избы подъячаго Максима Перфирьева с Оленою Ондреевою, женою Поздея Фирсова, взявши с подъячаго «от молитвенья» 20 рублей. Между тем, у подъячаго еще «жива жена» на Верхотурье... Раньше Перфирьев обращался с просьбою о венчании к енисейскому «черному попу» Тихону, но тот отказался «молитвить» замужнюю женщину с женатым человеком. Это не понравилось покровительствовавшему подъячему воеводе и Ошанин начал «смирять» попа Тихона «жестоким смиреньем». Воевода даже дерзнул взять на себя епископскую власть и, не мудрствуя лукаво, запретил попу Тихону священнослужение!... Воевода отнял у Тихона «церковные ключи» и «не пущает» его в церковь...

   Приговор государя и патриарха от 23-го ноября 1626 года предписывает тобольским воеводам немедленно сменить с воеводства Ошанина и временно послать на его место тобольскаго «письменнаго голову», который должен «росписаться» (т. е. принять все дела по воеводству) с Ошаниным и «ведать» город до государева указу и до присылки новаго воеводы из Москвы. «Росписавшись» с Ошаниным, письменный голова¹³) должен тотчас «выслать» его в Тобольск и произвести в Енисейске «сыск» (следствие) об увезенной и проданной воеводою «жонке»;  а в Тобольске Ошанина представить на суд архиепископа, который должен судить воеводу и ту «жонку» в «духовном деле», по законам церковным. Деньги, полученныя Ошаниным за дважды проданную женщину, — «доправить» на Ошанине и вернуть казакам Иванову и Кобылину, если они будут о том бить челом. Письменный голова, наконец, должен розыскать по делу о столкновении Ошанина с попом Тихоном и проч.

   Грамоты об исполнении этого строгаго и справедливаго приговора государя и патриарха отправлены как тобольским воеводам князю Андрею Андреевичу Хованскому с товарищи, так и архиепископу Макарию¹⁴).

   Второй случай относится к 1643 — 1646 гг. и касается Нарымскаго воеводы Ивана Чеадаева. Об этом случае рассказывает «отписка» тобольскаго архиепископа Герасима¹⁵). В 1643 г., когда Чеадаев ехал на воеводство в Нарымский острог, дорогою в Сибирь умерла его жена, а он «был женат третьим браком». После смерти жены Чеадаев бил челом архиепископу, чтобы он его благословил «женитца в Сибири четвертым браком!»... Понятно, архиепископ отвечал отказом, основываясь на «правилах св. апостол и св. отец». Случившемуся в Тобольске Нарымскому попу Павлу Герасим «приказал с подкреплением и с великим запрещением», чтобы он ни в каком случай «не молитвил» нарымскаго воеводу.

    Но в Нарыме власть воеводы была посильнее архиепископской... Чеадаев познакомился в Нарыме с «девицею» Анною, дочерью «казачьяго головы» Юрья Данилова и пожелал вступить с нею в брак. Девушка согласилась, хотя трудно допустить, чтобы она и ея родители не знали, что для Чеадаева невозможен новый брак: поп Павел должен был предупредить их о том. Но Даниловы, которым улыбалась возможность породниться с таким высоким для их положения лицом, надеялись, очевидно, на всемогущую в их глазах воеводскую власть. На массе ежедневных примеров Юрий Данилов, старый сибирский служака, мог убедиться, что для сибирских воевод «закон не писан».

    Как бы там ни было, брак Чеадаева с Анной Даниловой состоялся, «а молитвил тот четвертой законопреступной брак» тот самый поп Павел, которому архиепископ так строго наказывал о невенчании именно этого брака...

    Архиепископ Герасим скоро узнал о браке Чеадаева и донес патриарху Иосифу. В 1644 г. получена была Герасимом патриаршая грамота, предписывавшая, по приговору государя и патриарха — «розвести» Чеадаева с его четвертою женою Анною и взять по Чеадаеве «поручную запись, что впредь ему Ивану с тою своею четвертою женою Анною не жить и не знатца».

    Чтобы не допустить сожительства их, велено было отправить несчастную Анну из Нарыма в Тобольск и отдать на попечение живущей там ея бабке, жене Черкаса Букина. О попе же Павле велено «сыскать накрепко»: «самовольством ли» он «молитву говорил» Чеадаеву, или «по неволе»? В первом случае велено с него «снять скуфью», а во втором — дело предоставлялось на «святительское разсмотрение» архиепископа Герасима.

    Посланные Герасимом в Нарым, для «розвода» брака и «сыска» о нем — «поповский староста» Тобольский Богоявленский поп Илья Григорьев и Софийскаго дому боярский сын Макарий Голосеин — в сентябре 1644 г. вернулись из Нарыма и подали архиепископу «доездную память», где сообщали, что они «розвели» Чеадаева с Анною, взяли по Чеадаеве «поручную запись в том розводе», произвели «сыск» о попе Павле, и Анну доставили в Тобольск, на подводах ея мужа. В день приезда в Тобольск Анна была передана ея бабке Рукиной.

   В привезенном сыщиками «обыске» о попе Павле говорилось, что нарымские «всяких чинов люди» показали «по крестному целованью»: «своею ли охотою» поп «молитвил» Чеадаева с Анною, или «по неволе» — того они не ведают». Поп Павел сознался, что «молитвил» этот брак, так как будто Чеадаев не сказал попу — «третей ли ему брак будет, или четвертой, а молитву - де говорил второбрачную и молитвил спроста, самовольством, а не по неволе воеводы Ивана Чеадаева и не из посулу». Выходит, таким образом, что поп не поверил архиепископу, знавшему от самаго Чеадаева о его намерении вступить в четвертый брак и предупреждавшему попа о невенчании именно этого брака!..

    За такое «самовольство» архиепископ «снял скуфью» с попа Павла... Чеадаев же, повидимому, не понес другого наказанья, кроме расторжения брака: по крайней мере, на архиепископской отписке стоит помета Сибирскаго приказа — «в столп» (равнозначущая нашему выражению — сдать дело «в архив»).

   Если сибирские воеводы и другие служилые люди так безцеремонно обращались с русскими женщинами, все-таки имевшими некоторыя права и находившими защиту у других русских властей, то тем безцеремоннее относились они к безправным и беззащитным инородкам... Безчисленное множество раз гуманное московское правительство XVII в. предписывало сибирским властям строго следить за тем, чтобы служилые, духовные, торговые, промышленные и всякие др. люди не владели «ясырем», т. е. рабами из инородцев, приобретенными всякими неправыми путями,  главным образом во время походов служилых людей по мирным и немирным инородческим землям¹⁶). На «заставах», расположенных на путях сообщения Сибири с Русью (главным образом на Верхотурской), «заставочным головам» приказывалось производить строгие досмотры всех проезжающих из Сибири лиц и отбирать у них ясырь — «сибирских татар и остяков (и др. инородцев) и их жен и детей — робят и девок». При этом некрещеный ясырь возвращался на родину, а крещеный — «девки» выдавались замуж за служилых и др. людей, взрослые «робята» верстались в службу, а малолетние отдавались до совершеннолетия на прокормление служилым людям в городах, а затем также записывались в службу.

    И однако, несмотря на частое повторение указов о недержании ясыря и непровозе его на Русь, сибиряки старались обходить эти указы — так легко было добыть в Сибири ясырь и так выгодно владеть им... Понятно, что в этом стремлении воеводы играли не последнюю роль. Например, в 1636 г. Верхотурский таможенный и заставочный голова Данило Обросьев писал в Сибирский приказ¹⁷), что на заставе он отобрал 8 человек крещенаго «ясыря», провозимаго на Русь воеводами и их детьми. Именно у бывшаго тарскаго воеводы кн. Федора Бельскаго голова отобрал «Петрушку калмыка, да деву ясырку Овдотьицу калманку (калмычку), лет по 13-ти»; у Тарскаго же воеводы Неупокоя Кокошкина — калмыка 12 лет; у воеводскаго сына Алексея Федорова Шишкина — остяка 10 лет и киргиза 8 лет; у воеводскаго же сына кн. Михаила Никитина Егупова - Черкасскаго — «3 девок ясырок: Пелагеицу да Овдотьицу, татарок, да Федорку, остяцкую, все лет по 16-ти»...

  Из росписи ясыря ¹⁸), отобраннаго в 1636 — 1637 гг. на Верхотурской и Обдорской заставах, узнаем, что из 3 «ясырок» вышеупомянутаго кн. М. Черкасскаго 2 выданы замуж за томских служилых людей, а 3-я заболела дорогою и оставлена в Нарымском остроге. Затем: у воеводы Никиты Карамышева отобраны 2 «девки», одна из них умерла, а другая выдана замуж за «новокрещена»; взятая у одного торговаго человека «женка» отпущена, по ея просьбе, в Енисейский уезд «к мужю»; из отобранных у воеводской жены Племянниковой и у некоторых служилых людей 15 « робят и девок» — 2 девки выданы замуж за томских конных казаков, одна за кузнецкаго служилаго человека и проч.

   Вообще «женки» и «девки» всего чаще встречались среди «ясыря». Нет нужды распространяться о том, какую позорную роль приходилось им играть у своих владельцев. Инородцы хорошо это понимали и не могли благодушно относиться к позору своих жен и дочерей. Месть за женщин была одною из главных причин частых бунтов инородческих. И если русские в борьбе с инородцами гибли в значительном количестве, то нельзя не сознаться, что они сами и были главною причиною своей гибели: карающая рука Немезиды делала свое дело...

ПРИМЕЧАНИЯ:

¹) См. напр., в московском архиве министерства юстиции Сибирскаго приказа столбец № 274, лл. 21, 96.

²) Мне известен один случай употребления русскими людьми в пищу «мертвых тел» своих же собратов, в 1648 г. (Сибирскаго приказа столбец № 134, л. 90 и сдед.).

³) Сибирскаго приказа столбец № 12, лл. 134—136.

⁴) Ibid., лл. 137 - 144.

⁵) Сибирскаго приказа столбец № 12, лл. 145 — 150.

⁶) Ibid., и. 151 - 152.

⁷) Ibid., лл. 364 - 366.

⁸) О семейной развращенности русских сибиряков XVII века см. в недавно вышедшем изследовании г. П. Н. Буцинскаго «Заселение Сибири и быт первых ея насельников», стр. 283 — 295 (но сюда не вошли материалы, предлагаемые в настоящем очерке). Подобныя же данныя за XVIII век см., например, у Словцова в его «Историч. Обозр. Сибири» (изд. 1886 г.), т. I, стр. 174, 281 и др.

⁹) Сибирскаго приказа столб. № 13, лл. 153 — 156, 161—163.

¹⁰) Сибирскаго приказа столбец № 16, лл. 151 — 152.

¹¹) Столбец № 102, лл. 322—323.

¹²) Сибирскаго приказа столбец № 12, лл. 67 — 68.

¹³) «Письменныя головы» играли при сибирских воеводах XVII века роль нынешних губернаторских чиновников особых поручений, исполняя преимущественно такия поручения, которыя были связаны с представлением письменных отчетов о результатах порученнаго им дела.

¹⁴) Сибирскаго приказа столбец № 12, лл. 69 — 74 и 75 —79.

¹⁵) Столбец № 136, лл. 180 - 185.

¹⁶) Иногда, впрочем, и сами инородцы продавали  своих детей русским во время нередких голодовок и пр. (см. напр. столб. № 370).

¹⁷) Сибирскаго приказа столб. № 102, лл. 103 — 106.

¹⁸) Столб. № 176, лл. 126 — 129.